Александр Торин:

Дурная компания - Главы 25-28

Глава 25.
Выставка.

В огромном, многоэтажном, сияющем хромированными перилами и переливающимся разноцветными огнями зале гремела выставка. По соседству проходила конференция, и я вспомнил о том, что в свой первый приезд в Америку я делал доклад именно в этом здании. С прошло почти два года, и тени ученых мужей в пиджаках окончательно рассеялись.

В зале, освещенном ярким светом ламп и прожекторов, пульсировала громадная промышленная феерия. Возле стендов многочисленных компаний, уставленных цветными плакатами, металлическими, пыхтящими клапанами и пахнущими горячей смазкой машинами, толклись заинтересованные господа, все, как один в пиджаках и в белоснежных рубашках с яркими галстуками. Китайцы, совершенно неотличимые друг от друга, невысокие, в одинаковых серых костюмах, японцы, индусы в чалмах, шипящими интонациями немцы, американцы - вся эта бурлящая толпа толкалась, выхватывала со стендов проспекты, задавала иногда глупые, иногда осмысленные вопросы, жевала жевательную резинку, пила кока-колу и шумела ровным, мерным и одинаковым гулом, в котором смешивалась воедино разноязыкая речь.

Возле стенда Пусика, абсолютно не отличающегося эстетическим оформлением, происходило что-то невероятное. Стенд сразу же бросался в глаза белыми, несвежими и слегка помятыми занавесочками, неровно, от руки написанным плакатом и несколькими небрежно повешенными обложками патентов, когда-то выданных Ефиму Пусику. Серые коробки с надписью "Pusik" выглядели столь же неэстетично и напоминали армейскую радиостанцию времен Второй мировой войны, которую мне приходилось включать во время обучения на военной кафедре.

Огромная толпа, будто в старые времена в Москве, когда в опустевший обувной магазин вдруг забрасывали итальянские сапоги на меху, ревела вокруг этой маленькой будочки, жадно вглядываясь в зеленые огоньки, светящиеся внутри одинаковых серых ящиков, и пытаясь выведать хоть крупицу новой информации о таинственных системах.

У стенда стоял Леонид, помаргивающий глазами и суетливо объясняющий потенциальным заказчикам свойства удивительных коробок. Рядом расположился Борис, в стандартной полосатой рубашке без галстука, с немигающим взглядом из-под очков и громовым голосом, внушающим уважение к команде, создавшей электронное чудо. Чуть сбоку с важным видом суетился Андрей, одевший по особому случаю тройку с галстуком.

Сцена эта вызывала ревность у благообразных господ, скучающих возле просторных стендов своих компаний, оборудованных профессиональными декораторами. С потолка этих стендов на невидимых ниточках свисали и покачивались электронные системы, лазеры подсвечивали необычными красными и зелеными лучами удивительные изделия, блестящие, отражающие своими полированными боками огромный зал, совершающие сложные манипуляции механическими конечностями и издающие из своих глубин космические электронные звуки. Но все эти атрибуты действовали только на простаков, и толпа продолжала бушевать возле неприглядного стенда с неровной надписью "Pusik".

Мне было скучно. Я уже ответил на многочисленные вопросы ничего не понимающих посетителей, обменялся с ними визитными карточками и с грустью смотрел на бурлящее вокруг море людей и на розового от гордости и удовольствия Андрея.

Откуда-то из глубины ярко освещенного зала выплыли академик с Олегом, усталые, несущие в руках пачки глянцевых проспектов. Они остановились около стенда, положив проспекты на краешек стола, и перевели дух. Борис недружелюбно сжал губы и напустил на себя еще более грозный вид, а Андрей немедленно покраснел и с недовольным лицом подскочил к ним.

- Я вас очень попрошу не стоять около стенда! Вы загораживаете нашу продукцию от потенциальных заказчиков.

- Да, да, извините, - академик начал судорожно запихивать проспекты в портфель.

- И еще, - Андрей поморщился и перешел на шепот. - Что вы вообще делаете на этой выставке? Вам необходимо заканчивать свой проект, а не глазеть по сторонам. И, пожалуйста, прекратите разговаривать по-русски, это неприлично! Вы подрываете наш авторитет. Я уже не говорю о том, что у вас вид какой-то непритязательный? - Он с неодобрением посмотрел на академика, скользнув глазами по закатанным рукавам его рубашки.

Я с грустью посмотрел вокруг. "Господи, хоть бы увидеть одну симпатичную женскую фигурку, на которой мог бы отдохнуть взгляд", - подумал я, бросив взгляд на искривленное лицо Бориса.

С этим делом в знаменитой долине было напряженно. Изредка в проходящей мимо меня толпе мелькали женщины. Почему-то глаз совершенно не задерживался на местных представительницах женского пола. Высокие или низкие, полные или худенькие, они непременно имели какой-то неприступный, независимый и жесткий вид, напоминая ободранных голодных кошек, только что вылезших из лужи с мазутом. У них были одинаково безобразные мускулистые ноги и туповатый, совершенно непривычный, подернутый какой-то синтетической пленкой и не обладающий ничем женским взгляд. За два года, проведенных в Америке, я мог по пальцам пересчитать те случаи, когда встреченные женские лица обладали мягкостью черт, внутренним светом и нежностью, и почти во всех случаях обладательницы этих лиц оказывались иностранками.

Однажды я с удивлением увидел в каком-то магазине прекрасное, одухотворенное женское лицо, всмотрелся в него и услышал французскую речь. Другой случай произошел в самолете, когда я летел в Нью-Йорк по делам. Передо мной в очереди на посадку стояла красавица, тонкая, с точеными чертами лица, она наклонялась, чтобы переставить чемодан. Тонкий стан ее сгибался и выпрямлялся, она поправляла заложенные за уши волосы таким грациозным и женственным движением, что от ее облика невольно захватывало дух. Девушка вдруг поймала мой взгляд и улыбнулась, прочитав мои мысли. Она обратилась к женщине постарше, возможно, своей матери, стоявшей рядом с ней, и сказала что-то по-итальянски, со смехом показывая в мою сторону. "Американо", - услышал я и смутился, улыбнувшись в ответ.

Я еще раз посмотрел на толпу и вышел в коридор. Вдалеке шумела конференция, и из большого зала время от времени доносились хлопки, свидетельствующие об окончании очередного доклада. Жизнерадостные люди сновали взад и вперед, то выскакивая из зала в холл, что-то обсуждая, обмениваясь публикациями, то снова забегая внутрь, чтобы послушать очередного выступающего. Я подумал о том, что когда-то и сам принадлежал к таким, непривычным к производственному конвейеру раскрепощенным людям, достал из кармана мелочь и направился к автомату с призывно манящими, покрытыми инеем банками кока-колы и лимонада, мерцающими за стеклянными дверцами.

Вдруг я почувствовал, что наступила тишина. Бурлящая вокруг меня толпа застыла, будто на мгновение выхваченная из темноты яркой фотографической вспышкой. Где-то вдалеке, среди моря одинаковых серых мужских костюмов, мелькнула аккуратная женская головка, плавное движение, едва различимый силуэт, такой желанный, неправдоподобный, будто сны, иногда навещающие меня. Как загипнотизированный, я, ничего не видя перед собой, бросился туда, к высоким дверям, в которые вошла незнакомка.

- Ты куда? - на пути у меня откуда-то возник Андрей. - Тебя все ищут, у нас заказчики на стенде хотят с тобой поговорить!

Я с досадой понял, что толпа возобновила движение и снова начала гудеть.

- Ширинку застегни, - зло буркнул я, так как неожиданно заметил, что бывший правозащитник в добротной тройке, отгонявший людей от стенда компании и делавший им выговоры по поводу непритязательного внешнего вида, забыл застегнуть брюки. Из них игриво торчал наружу кончик правильной полосатой рубашки.

- Фу ты, черт! - прошипел он, судорожным движением заслонил штаны глянцевым рекламным проспектом и шарахнулся в сторону.

Я с досадой смотрел туда, где мелькнул тоненький силуэт, но видел только колыхающиеся, одинаково скучные и чужие лысые, курчавые, рыжие, черные и русые головы. Ничего не замечая вокруг и толкнув на бегу нескольких посетителей, я кинулся к дверям в надежде увидеть ее.

"Она же была здесь, - думал я. - Нет, это не она, не может такого быть. Чудес не бывает. Но эта головка, эти худые плечи... Обычный мираж. Плод воображения."

Я был уже совсем у дверей и, приоткрыв их, проскользнул в темное пространство зала. На бесконечных рядах стульев во мраке сидели люди. Большой экран был ярко освещен, и стоявший на трибуне обладатель голоса с сильным немецким акцентом водил указкой по множеству квадратиков, соединенных между собой паутинкой черных линий. Я всматривался в темноту, но ничего, кроме неясных очертаний, разобрать не мог.

Раздались аплодисменты, зажегся яркий свет. Я растерянно пытался найти незнакомку, но взгляд безуспешно блуждал среди бесконечных рядов. Свет снова погас, и новый докладчик, на этот раз говорящий на смеси японского и английского, начал безумно нудно что-то объяснять аудитории. От нетерпения я почувствовал раздражение и необоснованную неприязнь к собравшимся в зале. "Если это она или просто похожа на нее, то она должна, должна быть где-то здесь, - думал я. - Я просто хочу увидеть это лицо, убедиться в том, что женщина, напомнившая мне о ней, носит бездарный синтетический пиджак, купленный в американском универмаге, что под глазами уже проступают морщины, а губы намазаны наполовину съеденной помадой ядовитого цвета".

Свет снова зажегся, я начал сканировать ряды кресел, и вдруг увидел эту аккуратную женскую головку. Такая же тонкая шея и острые плечи были у той, которую я когда-то целовал, и я смотрел на нее, с каждой секундой находя все болеше знакомых черт. Голос здравого смысла, который еще минуту назад скептически измывался надо мной, становился все более тоненьким, неуверенным и, исчерпывая все свои аргументы, затихал.

Неожиданно она подняла руку и поправила волосы все тем же движением. Ее рука, с худыми удлиненными пальцами, этот чарующий жест... У меня перехватило дыхание.

И снова погас свет, но я уже впился взглядом в полумрак зала и не сводил глаз с темного, расплывающегося силуэта.

"Обернись, обернись," - твердил я по-русски, часто дыша. Стоявший возле меня мужчина восточного вида с черными, пышными усами удивленно посмотрел на мое горящее лицо и, на всякий случай, отошел подальше.

Свет зажегся. Казалось, она почувствовала мой взгляд и обернулась. Это была она, во всяком случае, ее точная копия. Я не мог не узнать этого лица, которое снилось мне ночами, с большими расширенными глазами, в которых можно было утонуть, с тонкими губами. Я терялся в догадках и вдруг понял, что она увидела меня и испуганно прикрыла лицо руками.

Она встала и, как завороженная пошла между рядами кресел, глядя на меня. Длинная юбка подчеркивала движения ног, облегая ее фигуру. Мне казалось, что я сплю наяву.

- Ты? - голос ее был все такой же, чуть хрипловатый, вызывающий забытую, глубоко спрятанную боль. - О Господи, что ты тут делаешь?

- Живу... Помнишь, как в том старом анекдоте? ?Чего, чего? Живу я здесь, вот чего!" А ты откуда здесь взялась? - Я выдавил из себя это, чувствуя, что с трудом могу говорить.

- У меня доклад... Я заканчиваю диссертацию. Уже несколько лет живу в Париже. Странно... - ее расширенные глаза затуманились, и голос дрогнул.

- В Париже... - я никак не мог перевести дыхание.

- Я наконец вышла замуж... - Она криво усмехнулась.

- Поздравляю, - я ощутил боль.

- А ты?

- Я тоже женат.

- Я думала, мы никогда больше не увидимся... А у тебя появились седые волосы. - Она внимательно посмотрела на меня. - И морщины.

- Это после войны в Израиле, ребенок все время срывал противогаз.

- Ты был там? Так я и знала... Теперь понятно, почему я тогда прилипала к телевизору, смотрела сводки последних известий.

- Ты что, думала обо мне?

- Иногда, - она грустно улыбнулась. - Совсем забыть тебя оказалось непросто. Хотя я очень старалась.

- Ну, ты всегда была талантливой и добивалась своего. Мне это, кстати, ужасно нравилось.

- Не волнуйся, мне это удалось? Но не до конца. - Она внезапно погрустнела и на секунду замолчала. - Проблема была в том, что иногда ужасно хотелось с тобой разговаривать. Вначале я ругала тебя, себя, а потом привыкла.

- Мне иногда казалось, что я разговариваю с тобой...

- Как странно, - она побледнела, - как будто это все происходит во сне.

- Ну, расскажи, как тебе живется. Тебе хорошо?

- Дурацкий вопрос. Почему ты спрашиваешь?

- Как тебе сказать... Я часто вспоминал о тебе.

- Ты вспоминал? Это очень благородно с твоей стороны... Ну, что тебе рассказать? Тогда, когда мы расстались, было очень больно, потом рана стала заживать. Понемногу... Со временем я стала другой, может быть, усталой, циничной, не знаю... Ты меня, дорогой, слишком больно тогда ранил.... Во всяком случае, я дала себе слово больше не отдаваться чувствам и стараюсь этому следовать. Мне надо было жить дальше...

- Париж, - повторил я, прислушиваясь к магии этого слова. - Я там так никогда и не был. Набережная Сены с лавками букинистов, мосты с позолоченными скульптурами, запах кофе, старого дерева, белая пыль бульваров... Ну да, конечно, я забыл про Люксембургский сад, скамейки, фонтаны, оркестры, играющие около музеев. Вечером грузные владельцы мясных лавок суетливо убирают свои кровавые лотки, а вертлявые мальчики пытаются заманить прохожих в кабаре Пигаля. Дворец Инвалидов подсвечен прожекторами, на узких улочках шумит толпа, художники на Монтмартре предлагают туристам написать портреты, и внизу мерцают огни.

- Как у тебя это получается? - Она вздрогнула. - Как будто это ты там живешь, а не я.... Ну да, так оно все и выглядит, день изо дня. Я люблю этот город, в нем хорошо дышится... Ну, а как ты живешь?

- Болтаюсь по свету... Зачем-то уехал из Израиля, работаю здесь в сумасшедшей русской компании. Починяю серые ревущие коробки...

- Как? А как же работа, твои идеи, ты весь горел этим, - она посмотрела мне в глаза.

- Я буду пытаться, но в Америке сейчас с наукой тяжело. Считай, что я работаю в шарашке за право остаться здесь, да и сам не знаю, нужно ли мне это?

- У тебя глаза уставшие. - Она вдруг протянула руку и провела ей по моему лбу, пристально всматриваясь в лицо. - О Господи, - повторила она хрипловатым подрагивающим голосом. - Это все-таки ты.

- Похоже на то. Бывает же такое... А я часто о тебе вспоминал.

- Ушел ты без особых сожалений, так что не рассказывай мне про свои запоздалые муки совести, - губы ее скривились.

- Прости. Я, наверное, хотел что-то доказать самому себе.

- Ну что, доказал? Черт бы тебя побрал! Я тебя убить хотела!

- Убей... Ну, или скажи какую-нибудь гадость.

- Ты... - у нее снова задрожали губы. Неожиданно она пошатнулась, присев на диванчик, и на ее глазах выступили слезы.

- Ну, не надо, пожалуйста, я тебя прошу, - я присел рядом с ней и сам не заметил, как начал гладить ее по голове.

- Что же ты наделал, милый, - ее бил озноб, и на нас уже начали оборачиваться.

- Пойдем погуляем, - предложил я.

- Да, сейчас. - Она встала и нетвердой походкой прошла несколько шагов. - Здесь у вас есть какие-нибудь кафе, где можно посидеть?

- МакДональдс, - пошутил я. - Тебе нравятся простые, толстые грубоватые мексиканцы и колющиеся наркотиками школьники?

- Мне уже все равно, - она вдруг рассмеялась, и ее глаза засветились лукавой искоркой. - Вот так кавалер, не видел меня много лет и ведет в МакДональдс.

- Хорошо, хорошо, здесь есть итальянский ресторан, в котором подают плохо сваренные макароны, посыпанные какой-то зеленоватой дрянью.

- Пошли куда угодно, - голос ее неожиданно почерствел, и я почувствовал пустоту внутри.

Мы вышли на залитую солнцем площадь, и она достала из сумочки сигареты.

- Ты куришь? - с удивлением спросил я.

- Да, иногда много, - она странно скривила губы и затянулась.

- В Америке принят стерильный образ жизни, - я с увлечением развивал эту тему, которая давала возможность говорить, не притрагиваясь к тому, что тяжелым грузом лежало на сердце. - Курить нельзя, часто даже на улицах, зато у каждого дома полы застелены жуткими синтетическими коврами, с которых летит стекловата, и поэтому у них каждый второй болеет раком. Так что все скомпенсировано.

- В Европе почти все курят. - Я смотрел на ее рот, губы, которые я когда-то целовал, прислушивался к ее голосу и чувствовал, что растворяюсь в этой женщине, как когда-то, когдасоциализм казался нерушимым и на дачном участке росли дикие цветы...

Мы шли мимо памятника Ленину. Вождь пролетариата с простертой вперед рукой, изрядно обгаженный необладающими классовой мудростью птицами, скорее напоминал кургузого мужичка с Рижского рынка, пытающегося сбыть по кооперативным ценам свой товар. Было прохладно, дорожка, уходившая от станции, вела между домиками старых большевиков, мимо маленького мостика через речку, в которой переливались под темной водой водоросли, мимо высоких, заслоняющих небо елей, пруда, где на плоту катались дети, отталкиваясь ото дна длинными шестами, маленькой плотинки, в которой шумела, переливаясь, вода...

- Когда я была маленькой, мы сюда приходили ловить пескарей и купаться, а с цементной плотины прыгали, - сказала она.

Воздух уже пах осенью, запоздалые сыроежки тут и там торчали около лесной тропинки. Начинало вечереть.

- Странно, - она посмотрела на усыпанную желтыми листьями лесную опушку. - Папа катал нас на велосипеде, в домах играла музыка, и все казалось таким надежным, устойчивым. Мы убегали в лес играть в индейцев, помнишь, давным-давно шли такие романтические фильмы? Смуглые индейские девушки ходили с накрашенными губами, их непременно спасали от злодеев благородные мужчины, и справедливость всегда торжествовала. Мне иногда кажется, что все это было сном... По выходным в гости приходили соседи, мы разводили костер, жарили шашлыки. Родители разговаривали, смеялись, пили вино, и, казалось, эта жизнь никогда не закончится. А потом мы как-то незаметно начали взрослеть, научились тихо издеваться над программой новостей и вести конспекты по политической экономии. И вдруг заболел и умер папа, и тогда я поняла, что этот мир исчез навсегда.

Я обнял ее. Она вздрогнула от неожиданности и посмотрела на меня своими черными глазами, учащенно дыша.

- Я... - я запнулся, с трудом сдерживаясь и ощущая напряженные и дрожащие плечи, отзывающиеся на едва заметные прикосновения моих пальцев. - Ты знаешь, у тебя удивительные глаза, я в них будто тону. - Я поцеловал ее, с каждым мгновением все более теряя ощущение реальности. Странное, поглощающее до основания чувство неожиданно захватило меня, я парил в темном пространстве среди звезд, испытывая при этом нежность, желание всегда быть с ней и слышать, слышать это учащенное дыхание...

- А ты не умеешь целоваться, - смеясь, сказала она, потирая пальцем губу, и оттого показалась еще более прекрасной.

- Ничего себе, - я ощутил приступ ревности. - Мне этого еще никто не говорил!

- Я тебе говорю, - глаза ее смеялись, смотрели прямо в мои, и неожиданно взгляд ее изменился. - Пойдем быстрее.

Мы прошли мимо ветвящейся стены плюща, покрывавшей калитки и покосившийся забор, и оказались около ее дома. Откуда-то издалека тянуло сладковатым дымком, какой бывает от горящих осенних листьев. Она открыла дверь на скрипящую под ногами веранду. В углу спрятался старый диван с обтрепанными подушками, а на столе, покрытым вытертой клеенкой, стояла бутылка из-под молока с засохшими полевыми цветами.

- Поцелуй меня еще, - она смотрела на меня, чуть приоткрыв рот, и в ее глазах снова появился туман...

Я начал поцелуй, уже потеряв уверенность в правильности своих действий, но даже не успел задуматься об этом, как уже не видел никого, ничего, чувствуя только ее рядом, сжимая маленькие плечи, чувствуя дрожь, поднимающуюся в ее теле, упругую грудь и теряя сознание от происходящего. Она была прекрасна, таинственна, мудра, и желание то перетекало в нежность, то, ударив бумерангом, возвращалось обратно, заставляя сжимать зубы.

- Да, милый, да, - шептала она. Мы держали друг друга, и я все еще не мог поверить в происходящее, понимая, что никогда еще в жизни не был так счастлив. Веранда понемногу начинала сливаться с наступавшими сумерками. С улицы тянуло прохладой и влажностью, и неожиданно за окном застучали первые капли дождя.

- Я люблю тебя...

- Тсс... Молчи... - она приложила палец к губам. Ливень шумел, пахло мокрой листвой, но мы никак не могли встать и смотрели в глаза друг другу, время от времени осознавая свершившееся и начиная весело смеяться.

На перекрестке с визгом затормозила машина, и я вздрогнул от неожиданности.

- Осторожно. - Она затянулась и выпустила дым.

- Тебе не идет, когда ты куришь.

- Какая разница... - Она усмехнулась.

- Не говори так! Ты красивая.

- Была... Я совершенно обычная, немного уставшая женщина.

- Нет, для меня ты всегда останешься... - Я запнулся. - И потом, ты совершенно не изменилась.

- Правда? - Она горько улыбнулась. - Спасибо, комплименты ты делать не разучился.

- Прости меня. - Мне вдруг показалось, что прошедших лет не было.

- Никогда! - Она замкнулась и поежилась. - Ну, где здесь кормят этими вашими спагетти?

Мы зашли в ресторан. Чернявый мальчик в белом переднике бросился усаживать нас за стол, поставил на скатерть бутылку с зеленоватым маслом, корзинку со свежевыпеченным хлебом. Она достала еще одну сигарету.

- Ты что делаешь, здесь запрещено курить!

- Что они у вас, совсем свихнулись? - пожала она плечами и спрятала пачку.

- Ты давно вышла замуж?

- Почти три года.

- Он тебя любит?

- Кажется, да. И потом, это не твое дело.

- Ты вытащила счастливый билет...

- Откуда ты только взялся на мою голову? - Она пристально посмотрела на меня. - Я уже тебя давно забыла, внушила себе, что это было сном. И вот ты опять нашелся... - Она прикрыла глаза ладонью.

- Не надо, - мне стало неловко. - Если ты хочешь, я сейчас встану и уйду, и ты меня больше не увидишь.

- Нет, - казалось, что она напугана. - Побудь со мной немного, - она прикрыла глаза. - У меня легкий приступ мазохизма.

- Хорошо, - волна эмоций захватила меня, и я снова был в этом дачном домике, и запах травы бил в лицо, и мы падали в пропасть, и по окнам стекали капли дождя, и верхушки елей едва виднелись в сиреневой пелене. Как хорошо было разговаривать с ней, когда только начинал говорить что-нибудь, а она с веселой иронией заканчивала за тебя фразу, и я застывал, совершенно не понимая, как она могла прочесть мои мысли. Она снова произносила вслух то, о чем только что думал, подмигивая своими длинными ресницами и смеясь хрипловатым голосом. И что-то накатывало из покрытого влажной темнотой сада огромной волной, подхватывающей нас обоих. Она замирала, глядя на меня, и только ее глаза надвигались, заслоняя все вокруг. Во дворе шумели мокрые листья, удары молнии освещали старую веранду, громыхал гром, и мы каждый раз испытывали странное чувство того, что мы как две половины одного целого, наконец нашедшие друг друга...

- Ваш заказ, - сквозь туман воспоминаний неожиданно возник официант, похожий на молодую гориллу, и поставил перед нами дымящиеся тарелки с непривлекательной зеленоватой массой, из которой торчали редкие ломтики грязно-розового цвета. - Не желаете ли чего-либо еще?

- Спасибо... Принесите нам летний дождь, веранду и бутылку советского шампанского... - неожиданно вырвалось у меня.

- Прошу прощения? - На его лице с низким лбом и маленькими, вдавленными, черными как маслинки глазками, проскользнуло недоумение.

- Да нет, это я пошутил, - неожиданно я снова почувствовал, что горло сдавило и стало невозможно произносить слова.

- Понимаю, - он пристально посмотрел на меня, затем на мою спутницу, и вдруг лицо его потеплело, а черты стали почти человеческими. - Наслаждайтесь обедом, - он улыбнулся. - Может быть, закажете десерт?

- Что с тобой? - она пристально посмотрела мне в лицо, рассеянно ковыряя вилкой зеленоватое пюре.

- Так, - я с трудом выдавил из себя окончание фразы, - одолели воспоминания.

- Какие?

- Ты знаешь, у нас в компании этот ресторан наверняка бы был назван "правильным". Ты знаешь, что такое правильные рубашки, брюки, носки, пояса, ботинки, магазины, города, рестораны и государства?

- Нет, при чем здесь рубашки? - она недоуменно взглянула на меня.

- У правильных рубашек сзади вешалочка и складочка, и горе тем, кто приходит в компанию без нее. У нас на входе стоит вице-президент и каждого входящего тщательно проверяет на предмет этой детали. Тех, кто пришел без складочки, отправляют чистить сортиры. А ресторан этот правильный, потому что официант похож на гориллу, но в то же время совершенно дрессированный и очень вежливый. Иногда даже на человека становится похож и десерт предлагает, как в цирке... - Я понес какую-то бессвязную чушь, стараясь убежать от скрывающегося внутри холода.

Она весело засмеялась, впервые за все время, чуть наклонившись вперед и прикрыв губы ладонью.

- Все ты врешь, хочешь запутать меня. - Она испытующе взглянула мне в глаза. - О чем ты думал?

- Тебя не проведешь, - мне стало жутко, и я понял, что врать ей не могу. - Я думал о тенях, которые приходят ночами в темноте. Знаешь, когда лежишь с открытыми глазами и призраки, как черные бабочки роятся вокруг.

- Это мне очень хорошо знакомо... - Глаза ее погрустнели, и в уголках губ появилась горькая складка. - Ну что ты за человек такой? Мы с тобой какие-нибудь двадцать минут вместе, а кажется, что прошла целая вечность.

- Ты помнишь, когда мы познакомились, нам в первый же вечер показалось, что мы знакомы уже много лет...

- Прекрасно помню. Ты перевернул мне всю душу, сумасшедший, негодяй! Скажи, ну быстро, не отпирайся, - глаза ее загорелись, и она нервным движением неожиданно крепко схватила меня за руку, - у тебя хоть раз потом что-нибудь подобное было? Отвечай! Я требую!

- Нет, никогда. - То, что она только что сказала, преследовало меня год за годом ночами, не давая спать, заставляя задыхаться, хватая воздух ртом, и я почувствовал, что комок снова поднимается изнутри и сдавливает горло, - Я люблю тебя.

- Запоздалое признание, - она усмехнулась той удивительной горькой и немного циничной улыбкой, которая всегда так волновала меня.

- Прости меня, - я взял ее за руку.

- Поздно. - Она бросила вилку и достала сигарету. - Ужасно хочется курить. Эта ваша вермишель по-американски действительно жуткая гадость... Пойдем отсюда.

Мы вышли на улицу, и она жадно затянулась. Мы молчали. Высокие, освещенные солнцем пальмы медленно колыхались, цементные застекленные кубы немигающим взглядом смотрели на нас узкими глазницами одинаковых окон. Над самыми крышами домов с ревом заходили на посадку самолеты. У светофора, молчаливо подперев лицо кулаком, сидел на тротуаре пожилой негр в лохмотьях. Он думал о своем, уставившись в одну точку на сером асфальте и прислушиваясь к шороху проносящихся мимо шин.

От пейзажа веяло пустотой и потерянностью, словно не люди жили в этом городе, ставшем легендой и символом инженеров всего мира, а автоматы, механическими движениями совершавшие свои жизненные функции в перерывах между работой в одинаковых освещенных ровным светом и кондиционированных помещениях, заполненных тускло светящимися экранами. Они поднимали глаза, вращая механическими шарнирами шеи, скрипя, поднимались, съедали зеленоватую массу, безжизненно улыбаясь, и снова возвращались в свои здания. Здания... Я совершенно забыл про Пусика, о том, что меня искал Андрей, и внутренне сжался, представив себе предстоящий скандал, холодные и издевательские глаза Бориса, фыркающего от возмущения Андрея и злющего, с белым от ярости лицом Леонида.

"Мне нужно срочно бежать на стенд, меня могут искать," - с холодком внутри хотел крикнуть я, но не смог. Я смотрел на ее замкнувшееся лицо, длинные ресницы, губы, нервными движениями выпускающие дым.

- Я люблю тебя, - я обнял ее за плечи и поцеловал. Она замерла от неожиданности. Ее сухие, немного обветренные губы были чужими и безжизненными.

- Не надо, - она снова затянулась, - нам еще только не хватало мелодраматических сцен.

- Я люблю тебя, - я посмотрел ей в глаза и увидел, что зрачки расширились.

- Я не могу... - Она остановилась. - Чего ты хочешь?

Не знаю. Просто?

- Ты... - Она задохнулась. - Когда ты ушел, я помню эти длинные дни, ночи. Вечера, одна в тишине, так что барабанные перепонки могут разорваться.

- Девочка, - я прикоснулся к ее щеке, - я просто хочу еще немного посмотреть на тебя после всех этих лет. Я ужасно по тебе соскучился.

- Ты хотя бы понимаешь, что теперь все кончено? Все, что бы ты ни делал и ни говорил. Ты можешь понять, что ничего уже не вернуть, как не вернуть мертвого из могилы, как бы ты ни любил его? - Она махнула рукой и отвернулась.

Ее слова резали сердце, я понимал, что она права, но дремавшее внутри чувство уже вернулось и вспыхнуло как костер, политый керосином. Я хотел быть с ней каждую секунду, держать ее руку и разговаривать, и слышать только этот хрипловатый голос, и целовать эти губы.

- К твоему сведению, я сегодня вечером улетаю...- голос ее упал. - Мы с мужем едем отдыхать в Венецию.

- Нет! Останься хотя бы еще на день!

- Поздно, дорогой. Я уже несколько дней здесь. И потом меня ждут...

- Если бы я только знал! Не уезжай! Я не могу без тебя. - Я понимал, что это звучит глупо.

- И что дальше? Ты, может быть, уйдешь от семьи, от своего ребенка? Поздно... - Она снова закурила.

- Не кури так много, ты отравишь себя!

- Обычно я курю меньше.

- Я не знаю, как дальше жить.

- Это пройдет. И жить ты сможешь, как и раньше.... Мог ведь все эти годы и ничего, даже посвежел. Лучше проводи меня, - она поежилась. - Прошлого не вернешь. Расскажи мне о себе.

- Да и рассказывать особенно нечего. Рубашка у меня правильная, со складочкой, чтобы не выделяться. Работаю, преодолевая отвращение, неинтересно... Зарабатываю деньги, чтобы прокормить семью. Продаю душу дьяволу, вернее дьяволам. Их у нас много, некоторые злые, некоторые глуповатые, есть сволочные, даже сумасшедшие. Изучаю жизнь в аду, анализирую...

- Не смей, - она поморщилась, - это плохо кончится, я же тебя знаю. Ты или запьешь от тоски или просто заболеешь и выйдешь из игры. Неужели тебе некуда уйти?

- Вид на жительство, не забывай... Да нет, уйти, может быть, и можно, но некуда. В общем-то, всюду примерно одно и то же...

Мы зашли в холл гостиницы, с пола до потолка уставленный зеркалами. Наши фигуры шли сбоку, отражались в потолке и мелькали где-то впереди.

- Посмотри, - я показал ей на зеркальные стены. - Вот если бы можно было так раздвоиться, как в этих зеркалах. Тогда один вернулся бы вечером домой и выпил рюмку водки, другая села бы на самолет и улетела в Париж. А нашим отражениям можно было бы взяться за руки и раствориться в пространстве.

- За свои ошибки нужно уметь расплачиваться, милый. - Она время от

времени испуганно посматривала на меня.

Мы зашли в лифт и впервые остались наедине. Она закрыла глаза и уронила голову мне на грудь. В тускло освещенном коридоре пахло химией и одинаковые ряды дверей с золотыми номерами тянулись вдаль. Она открыла одну из них. Щелкнул электронный замок, и я увидел стерильный номер с эстампами на стенах и хрустальной пепельницей на столе.

- Нравится? - Голос ее дрогнул. Она указала на картинку, изображающую стилизованную вазу с цветами, бросила на стол какие-то бумажки, которые держала в руке, и подошла к окну. За занавеской шумела улица, по ней катились полированные автомобили, в которых сидели одинаковые люди в белых рубашках с цветными галстуками. Рука ее схватила край занавеси и судорожно скомкала ее. Я подошел ближе. С ее длинных ресниц скатывались слезы и беззвучно текли вниз по щекам.

- Не надо, я тебя прошу... - я обнял ее.

- Представь себе эту пустоту... - Ее голос дрожал. - Я сяду в самолет, внизу огромный океан, я прилечу домой, он меня встретит, я соберу бессмысленные чемоданы, и мы поедем по аккуратным сельским дорогам мимо полей и вылизанных домиков, заросших цветами...

- Не надо, прошу тебя. - Я начал гладить ее волосы, - мне надо было сразу же убежать от тебя. Подумай обо всем плохом, что я сделал тебе. К тому же я устал, ношу строгие темные носки и темно-синие брюки, пью водку, курю, вечерами напиваюсь крепкого кофе, ночью храплю, утром у меня совершенно помятый и обрюзгший вид.

- Идиот! - она вырвалась, и на лице ее появилась злость. - Неужели ты думаешь, что я простила тебя?

- Конечно нет, наоборот... Все, что ты тогда пережила, со временем пропало, ушло глубоко внутрь, а теперь медленно, как дрожжи, начинает вспухать и вылезать наружу.

- Ты дьявол... - Она отшатнулась. - Я сейчас думала об этом именно такими словами.

- Я чувствовал все, что происходит с тобой, хочешь я тебе расскажу? Холодные промозглые вечера, темные коридоры, отчаяние, ты смотрелась в зеркало... Помнишь эту тусклую лампочку в твоем коридоре? Напротив вешалки и старого зеркала.

- Прекрати, мне страшно! - Она вскрикнула и схватила меня за руку холодными пальцами.

- Я люблю тебя, - я прижал ее подрагивающие плечи к себе. - Ты помнишь...

- как мы тогда ехали в электричке... - неожиданно закончила она за меня с легким оттенком иронии.

- Ведьма, читающая чужие мысли! - Я вздрогнул. - Где твоя метла?

- В Париже, я...

- Сюда прилетела на самолете... - игриво сказал я за нее. Ее мысли, казалось, сами возникают у меня в голове. Она посмотрела на меня странным, затуманенным взглядом, от которого пробежал холодок по спине и появилось ощущение, что тело отрывается от пола. Я как будто смотрел на себя ее глазами, и все чувства, горечь, боль, напряжение и желание, растущее в ней, передавались мне и пульсировали в крови.

- Что с нами происходит? - Она, похоже, чувствовала то же самое. - Я больше не могу?- Она закрыла глаза, и мы уже не принадлежали себе, словно какая-то посторонняя сила тянула нас друг к другу.

Я снова чувствовал и познавал эту женщину, легкий аромат духов, ее горячее дыхание, стоны, дрожащие веки и волосы, ускользающие из моих рук. Окружающее перестало существовать, казалось, прошлое и будущее исчезли, слившись в одну точку и остановив мелькание времени.

- У меня опять это чувство, как будто мы всегда были вместе. - Голос ее был медленным и немного отрешенным. - Ты что-нибудь понимаешь?

Мы лежали рядом. Все казалось нереальным, будто происходящим ранним утром, когда только начинаешь просыпаться и вспоминаешь только что увиденный сон. Сон этот, еще разноцветный и выпуклый, захватывает воображение, в него хочется вернуться, и еще несколько минут он кажется не менее реальным, чем прожитый вчера день. А потом он начинает ускользать, и чем больше боишься его потерять, тем быстрее и безжалостнее он рассеивается в утреннем свете.

- Я люблю тебя. - Я смотрел на нее, еще более желанную и недоступную чем раньше.

- Ты знаешь, как нам жить дальше?

- Нет.

- И я не знаю... Прости, я закурю. - Она привстала с постели и, прикрывшись простыней, потянулась за сигаретами.

- Я знаю только одно: я не смогу больше без тебя. Ты все эти годы не отпускала меня, то виделась во сне, то мерещилась на улице. Хочешь послушать? Однажды, когда я уже давно уехал, мне приснилось, что я иду по незнакомому городу, темному и холодному, в окнах тускло светятся лампочки, я потерялся и не знаю, что делать дальше. И вдруг, пройдя в кромешной тьме по какому-то переулку, я с удивлением обнаруживаю, что стою около твоего подъезда. И так хочется позвонить в дверь, увидеть тебя, сказать тебе все, но я боюсь? И я стою и представляю, что ты каждый день проходишь здесь по улице, берешься за эту дверь? А однажды, уже наяву, на залитой ярким светом улице, я увидел женщину, похожую на тебя, только уже пожилую, и как ребенок пытался себя убедить, что это ты, прилетевшая из будущего. Или вот еще история: как-то в гостях у знакомых я увидел альбом с видами Москвы, начал его просматривать и вдруг наткнулся на фотографию, на которой был виден угол твоего дома. Даже твои окна были видны, только снято издалека. Фотографии были недавние, и я начал вглядываться, мне показалось, что в одном из окон кто-то стоит. Весь вечер с этим альбомом не мог расстаться, надо мной кто-то даже пошутил: ?Вот, мол, как его ностальгия заела??

- Мне пора улетать, - вдруг испуганно сказала она, обнаженная вскочив с кровати, грудь ее колыхалась. Она судорожно начала запихивать в чемодан вещи и пытаться его закрыть.

- Ну помоги, что же ты лежишь? - Она начала натягивать на себя платье.

Мы бегом выбежали из номера, и я помчался за машиной, стоявшей неподалеку. В темном салоне пахло пластмассой.

"Господи, - вдруг подумал я. - Сегодня утром я ехал в этой машине один, а тем же вечером жизнь перевернулась, но я везу ее в аэропорт и, может быть, больше никогда не увижу!"

Одинокая, маленькая фигурка с развевающимися волосами стояла на улице рядом с чемоданом, освещенная вечерними фонарями. Лицо ее было замкнутым и уставшим. Она откинулась на сиденье и закурила.

- Ты убьешь себя этими сигаретами.

- Это только сегодня... Впрочем, спасибо, я буду бросать.

Мы молчали, светилась зеленоватым цветом приборная доска, и шуршали, постукивая по дорожным швам, шины. Огни встречных машин пробегали по нашим лицам, как лучи прожекторов, ощупывающие пограничную полосу и выхватывающие из мрака песок и черные кусты.

- Ты знаешь, сегодня я...

- Тсс... Молчи... - сказала она таинственным голосом, словно пришедшим из далекого прошлого, и приложила палец к губам. - Не надо слов. Лучше давай читать мысли.

Аэропорт накатился на нас сверкающей громадой, и все смешалось, она плакала, я кусал губы, чемодан уплыл по транспортеру в открытую черную пасть. Ей пора уже было убегать на посадку, мы держались за руки.

- Прощай, - она сжала мою ладонь. - У меня такое чувство, что мы еще когда-нибудь встретимся.

- Я буду думать о тебе каждую секунду, может быть, ты что-нибудь почувствуешь...

- Я тоже буду думать о тебе. О Боже... - Она кинулась порывистым движением в холл за барьер, обернулась, и глаза ее отчаянно сверкнули, навсегда отпечатавшись в памяти, как фотография.

Я спустился в гараж, покачиваясь и ощущая сосущую пустоту в груди. Она забыла сигареты. Полупустая мягкая пачка лежала на сиденье, мои руки дрожали. Ревели взлетающие самолеты, долина погружалась в ночь. Мерцающие огни расплывались перед глазами от слез, я гнал машину по автостраде, еще не понимая и не веря в происшедшее.

Дома было темно, и все уже спали. Я подошел к ребенку. Он безмятежно раскинулся на кроватке, сладко сопя и поднимая брови. "Что же тебя ждет в этой жизни, малыш? - подумал я с горечью и вспомнил, что называл так ее. - Она уже летит где-нибудь над ночным океаном, а внизу крохотными свечками горят одинокие корабли, потерянные в черной мгле", - понял я...

Компания Пусика была освещена ранними лучами солнца, ласкового и чуть розоватого, пробивающегося через клочья утреннего тумана. Черные, навевающие тоску стекла нависали над зеленой лужайкой. "У нее уже вечер, - думал я, поднимаясь по лестнице. - А здесь ничего не изменилось, да и не могло измениться"

- Ты куда пропал вчера? Ты что себе позволяешь? - Андрей с надутыми красными щеками возмущенно пыхтел, выпятив глаза. - Теперь будешь отвечать по всей строгости! - он возмущенно покачал головой. - Иди срочно к Леониду объясняйся! Заказчики тебя ждали, я уже не говорю о том, что после обеда Ефим приехал, спрашивал о тебе. Да за такое тебя уволить мало!

- Я был на конференции, слушал доклады, - спокойно соврал я.

- Какой еще к черту конференции? - Андрей сверкнул глазами и сделал резкое движение руками. - Ты что, сюда приехал по конференциям расхаживать? - зашипел он.

- Знаешь, я тебе кое-что скажу. Идите к чертовой матери вы все вместе с вашими схемами, заказчиками, Леонидом, Борисом и дисциплиной! - зарычал я. - Я вас не устраиваю, пожалуйста, я завтра же уйду и никогда вас не увижу! - "Если бы она меня видела", - подумал я вдруг.

- Как ты смеешь? - начал он и вдруг осекся, с недоумением посмотрев на меня. - Да нет, собственно ничего страшного не произошло, - он пожал плечами, - Чего ты кричишь? Просто в следующий раз предупреждай Леонида.

Я вздохнул и пошел в кабинет к вице-президенту. Борис сидел там же и, слегка презрительно скривив губы, пристально посмотрел на меня.

- В чем дело? Где ты вчера шлялся? - Леонид был белым от ярости, как я и предполагал.

- Извините, пошел послушать доклады и застрял, - снова соврал я.

- Это тебе что, Академия Наук, что ли? Ты учти, ты серьезно подорвал свою репутацию, и доверия тебе больше нет! Иди, объясняйся с Ефимом, и посмотрим, что он тебе скажет, - губки его гаденько скривились.

- Ефим так Ефим. - Мне было все равно, потому что перед глазами светились силуэты Эйфелевой башни. Леонид удивленно взглянул мне вслед.

- Все-таки все у них в этой Академии Наук были сдвинутые, - громко, так чтобы я услышал, выругался он.

- Ну что, - Ефим усмехался, наливая себе стакан кофе, - проштрафился? Куда ты исчез? Слушай, не переживай, правильно сделал! Я тебе говорю, тебе вообще на этой выставке делать было нечего. Я Леониду сразу сказал, чтобы тебя туда не посылали.

- Я зашел на конференцию и заинтересовался докладом, - покривил я душой. Ефим подозрительно взглянул мне в глаза.

- Листен, Листен, тебе не идет, ты только не ври, понял? Что ты хитришь? С бабой был, так и скажи, я никому не расскажу.

- Ефим... - мне стало не по себе.

- Да, я все чувствую, меня не проведешь, - президент отхлебнул кофе. - Правильно, я сам такой же был, так и надо. Молодец, я тебе давно говорил, отвлекись, может идея какая в голову придет. Надо отвлекаться. Так что забудем об этом, - он подмигнул мне с видом заговорщика.

Жуткое и одновременно противное ощущение, как будто кто-то подсмотрел за моей жизнью в замочную скважину, не покидало меня. Внезапно неясное дуновение коснулось меня и почему-то забилось сердце. Я вздрогнул, потому что почувствовал, что над Эйфелевой башней опускался красноватый закат, и что она смотрит на него.

"Храни Господь простых, нормальных людей, живущих спокойной жизнью и не верящих в любовь, природу, чтение мыслей, космос и тайны человеческой души," - неожиданно подумал я.

Глава 26.
Лотерея Жизни.

- Ефим, все прекрасно получается, посмотри! - академик радостно пытался продемонстрировать президенту результаты измерений. - Что бы там Борис ни говорил, оба способа сходятся с огромной точностью, так что теперь мы можем сверлить отверстия где угодно.

- Листен, при чем здесь Борис? - Ефим недоуменно посмотрел на академика. - Я как к тебе не приду, все слышу: "Борис, Борис." Ты совсем с ума сошел, что ли?

- Да нет, Ефим, я ведь в том смысле, что он все время кричал про лысенковщину, лженауку, смешно право. Какая там лженаука, ты посмотри, как все здорово получается!

- Нет, - Ефим неожиданно побагровел от гнева. - Это ты специально, совсем охренел, устроил с ним соревнование, кто кому что сможет доказать. Ты мне это брось! Слышишь? Брось немедленно! - он перешел на крик.

- Ефим, ну что ты? - растерянно развел руками академик.

- И что ты все время разводишь своими руками, что это за идиотские жесты, твою мать! Ты меня из себя выводишь, я как тебя увижу, начинаю звереть!

- Ефим, - академик окончательно перестал понимать, что происходит, - ты все-таки посмотри, как получается отлично. Все, задачка решена на все сто процентов, больше никаких сомнений быть не может.

- Опять ты рапортуешь как на партийном бюро! - Ефим в ярости взревел. - Ты что, совсем тронулся? Что ты отчитываешься, привык что ли? Скажи, - Ефим слегка присел, и на лице у него появилось гадкое выражение, -привык перед начальниками отчитываться и шапками всех закидывать? Прекрати сейчас же, а то я за себя не ручаюсь!

- Да я же серьезно говорю, - академик с удивлением посмотрел на Ефима и машинально взял его за руку чуть ниже локтя. - Не нервничай, посмотри на установку, красота какая получается.

- Не прикасайся ко мне! - Ефима перекосило от ярости и он выдернул руку. - Меня от этого трясет! Это ты власть свою хочешь так показать, вцепиться и не выпустить! У меня один знакомый был, он баб когда видел, так же хватал, сильно сжимал руку и не выпускал, пока не трахнет. Любишь власть, да? Руководить хочешь, начальником быть? Не можешь без этого, свихнулся на своей власти, идиот! Ты и Бориса из-за этого с дерьмом смешал, тебе абсолютной власти хотелось, не мог допустить, чтобы проектом кто-нибудь еще занимался!

- Ефим, в чем дело? - академик отошел в сторону и испуганно посмотрел на искаженное от ярости, перекошенное лицо Ефима. - Давай лучше поговорим в другой раз, когда ты успокоишься, я не привык к таким крикам.

- Ах, не привык! - Ефим заскрипел зубами от ярости. - А проект стоит, ни хера не сделано! Конкуренты уже подставки выпускать начали, ты знаешь, сколько я на них потерял? Миллионы, и все из-за тебя и твоих ученичков. Жлоба этого, c пузом, выписал неизвестно зачем!

- Что значит - проект стоит? - холодно спросил академик. - Все досконально рассчитано и измерено.

- На хер мне твои расчеты? - Ефим в раздражении сгреб со стола бумаги, авторучки и резким движением швырнул все это на пол. Листочки, как белые голуби, разлетелись по комнате. - Ты расчетами и установками занялся специально, чтобы Борису свою правоту доказать. Мне, кто прав, неважно, ты понял? Мне подставку надо выпускать. Ты бы давно взял и начертил чертеж, что и где просверливать вместо своих идиотских упражнений. - Ефим в ярости стукнул ногой по креслу и вышел из комнаты. Колесики взвизгнули, кресло покатилось в угол комнаты, с размаху ударилось об угол стола и упало.

- Бог ты мой, - Олег был перепуган. - Что это с ним?

- Я и сам не пойму, - у академика дрожали пальцы. - Вы знаете, Олег, на меня никогда в жизни никто так не кричал. А я еще оправдывался, даже противно. У меня такое чувство, что я только что сделал колоссальную ошибку. Вы знаете, когда он только повысил голос, надо было сразу же его оборвать. А я все время про Володю думал, сдерживался. Ведь Ефим ему обещал, что вызовет сюда, иначе пропадет парень. Если бы не это, хлопнул бы дверью и ушел.

- Куда же вы пойдете, - Олег нахмурился. - Только если в Россию возвращаться.

- Да, - академик вздохнул, - с этими дырками я совсем свои дела запустил. Надо было со знакомыми связаться, может быть, удалось бы поработать где-нибудь в университете.

- А виза? - спросил Олег. - Для этого вашу визу изменять придется.

- Да, - академик смутился, - я, право, об этом как-то не подумал. Что это на Ефима нашло, ума не приложу. И ведь на результаты и краем глаза не посмотрел, что за удивительный человек! Надо действительно приготовить чертеж, пусть они просверлят свои дырки и угомонятся. Вы умеете чертить?

- Ох, у меня с этим плохо. - Олег страдальчески поморщился.

- А я, коллега, представьте себе, что-то помню. Я после школы некоторое время слесарем и токарем на станке работал, да и потом всю жизнь себе для установок сам детальки вытачивал. Это раз плюнуть, мы сейчас все за полчаса набросаем. - Академик, напевая под нос, разложил на столе большой лист бумаги и начал рисовать карандашом тонкие линии.

- Эх, нехорошее у меня чувство, - вдруг грустно сказал Олег.

- Не каркайте, коллега, - академик весело посмотрел на него. - Вот увидите, скоро Ефим отойдет и придет извиняться. А тут мы ему чертежик и подсунем...

Президент, надев очки и громко, раздраженно сопя, ввалился в комнату около восьми часов вечера.

- Где чертеж, черт побери? - закричал он прямо с порога. - Готов чертеж или нет, я тебя спрашиваю!

- Вот, посмотри Ефим, - академик явно не ожидал напора и смешался, протягивая расчерченный лист бумаги.

- Что это? - в недоумении спросил Ефим и, скривив губы, начал внимательно всматриваться в рисунок. - Что это за говно, я тебя спрашиваю?

- Что? - переспросил академик.

- Почему шесть отверстий? Листен, Листен, Листен, Листен, ты совсем охренел. Это ты что, нарочно самовольничаешь? Ты что о себе возомнил? Где разметка? Это что за закорючка сбоку? Что же ты, идиот, нормального чертежа начертить не можешь, что ли?

- Ефим, - академик машинально развел руками. - Во-первых, я попрошу так со мной не разговаривать, я к этому не привык. А во-вторых, я все-таки не чертежник!

- Вот, - Ефим затрясся от злости. - В этом ты весь! Ты, мать твою, ученый! Белоручка, командовать хочешь, а руки марать так кто-нибудь другой! А ты у меня пойдешь сортиры мыть! Да, он, видите ли, не чертежник! Да из тебя инженер, как из моей задницы оратор! Члены царской семьи в Нью-Йорке таксистами работали - и ничего! И не разводи руками, я от этого зверею! - взвизгнул он. - Я тебя видеть не могу, больше не буду в эту комнату заходить, иначе сорвусь и за себя вообще не ручаюсь, голову тебе оторву! - Ефим разорвал чертеж и бросил скомканные обрывки на пол. -Да! Что тебе? - в раздражении сказал он, увидев почтительно замершего на пороге Джона. - Что это у тебя в руке?

- Это я, Ефим, детальку выточил. - Джон, увидев сверкающие глаза президента, слегка подался назад.

- Дай сюда! - Ефим поманил его пальцем. Пожилой седовласый джентельмен машинально сделал движение, как будто ребенок, пытающийся спрятать от мамы конфету, но тут же спохватился и послушно протянул президенту ладонь с маленькой металлической штучкой.

- Иди, иди ко мне, - усмехнулся Ефим. Он схватил детальку и с яростью запустил ее в соседнюю комнату. Раздался жалобный стеклянный звон, и кто-то испуганно вскрикнул.

- Вот он, - Ефим показал пальцем на академика, - возьмет в руки паяльник и пойдет в цех работать! - Ефим всплеснул руками и вышел из комнаты.

- Ничего не понимаю, - академик растерянно посмотрел на Олега. - По-моему, он сошел с ума. Только вчера мы прекрасно беседовали, обсуждали планы на будущее. Может быть, у него осложнение болезни? Знаете, бывает такое временное помутнение сознания.

- Теперь совсем плохо будет, - Олег нахмурился. - Вы же знаете, мне Борис с Леонидом прохода не дают, я уже боюсь пойти в кафетерий и кофе себе налить. Только на кого-нибудь наткнешься, сразу начинаются гадкие намеки, угрозы. А теперь еще и Ефим взбесился... Наверное, придется уезжать, как это не обидно.

- Да я и сам не понимаю, - академик в недоумении развел руками, - при чем тут мои жесты, власть? Разве я когда-нибудь хотел власти? Олег, скажите честно, я когда-нибудь на вас давил, принуждал?

- Григорий Семенович, да Бог с вами! О чем вы говорите, мне с вами работать было очень приятно, клянусь.

- Спасибо, - у академика закружилась голова, и он прислонился к столу. - А то вы знаете, я уже сам себе не доверяю, может быть, я действительно давлю на людей, поступаю как властный старый самодур. Даже в голове что-то поехало в сторону. - Академик повращал шеей.

- Вам нельзя волноваться, - испуганно вскричал Олег, - посмотрите, у вас в глазу кровоизлияние, весь правый глаз кровью залит, и лицо покраснело.

- Да? - удивился академик, - а я-то думаю, что же это все как в тумане, - он, кряхтя, сел в кресло. - Да, иногда чувствую себя совсем стариком. Честное слово, если бы кто-то рассказал про сегодняшние события, не поверил бы. Меня друзья предупреждали, что Ефим иногда выкидывает фокусы, но говорили, что он человек очень порядочный, погорячится и отойдет, а если слово дал, обязательно сдержит. Ведь он же Володе обещал его пригласить!

- Я бы на вашем месте срочно связался с друзьями, может быть, они смогут помочь. - Олег нервно провел рукой по волосам. - А там, глядишь, и Володю удастся куда-нибудь пристроить.

- Да, может быть вы и правы. Черт, как будто снится все! - академик встряхнул головой. - Олег, я право чувствую себя перед вами виноватым, ведь теперь из-за меня и вам несдобровать.

- Ничего, я выдержу. А не выдержу, уеду, и дело с концом!

- Нет, нет, это вы погодите, - академик, прищуриваясь, надел очки и достал из ящика стола пухлую записную книжку в кожаном переплете. В книжку были вложены бесчисленные листочки, обрывки бумаги, исписанные адресами, перечеркнутые закорючками формул и диаграммами. Старая кожа на переплете книжечки вытерлась и обтрепалась.

- Вы знаете, что мне удалось раскопать в перерывах между изучением этих дырок, будь они неладны? - Академик воодушевился, лицо его осветилось лучезарным и одновременно ироничным взглядом, и он лукаво взглянул на Олега. - За это, уважаемый, можно и Нобеля схватить, если повезет. Ну да хрен с ним, с Нобелем, динамитчик паршивый, не в нем дело! Я тут как-то сидел и смотрел на уравнения, результатики-то наших старых, еще московских экспериментов у меня с собой. И выявилась поразительная, красивейшая закономерность! Все это проглядели, вернее, знаете, как бывает: грибы когда-нибудь собирали? Все грибнички рвут с утречка с корзинками в заветные чащи, полянки, чешут через лес в своих резиновых сапогах, сердце ёкает: "А вдруг мою полянку уже обобрали"... А кто-то сел отдохнуть, и мать честная! Вдоль самой дорожки, по которой только что толпа промчалась, растут родимые, белые, крепкие, с коричневой шляпкой!

- Ну, вы художественно излагаете, - Олег заинтриговано посмотрел на академика, - даже самому в лес захотелось! Там тишина, листья шуршат и вокруг ни Ефима, ни Бориса...

- Ну да, так вот я обнаружил явление удивительное, которое столько всего объясняет, что все эти профессора из местных университетов будут меня на руках носить. А может быть, - и академик торжествующе посмотрел на Олега, - и вас со мной в придачу. К тому же в промышленности это если не переворот, то все-таки небольшая революция.

- Я-то причем? - Олег удивился. - Это же ваша работа.

- А кто об этом знает? Не выпендривайтесь, Олег. Считайте, что это нас из окопа вытаскивают... Я сейчас позвоню своему старому другу, американцу, он у меня в гостях в Москве целый месяц жил. Он здесь недалеко работает, директор большой лаборатории, знаменитость. Нобеля он, правда, не схватил, размаху не хватило, но медалей и призов всяких до хрена, что твой Брежнев на параде! Я ему намекну на мое открытие, он мужик цепкий, наверняка что-нибудь устроит.

Академик снял телефонную трубку и, прищуриваясь, с трудом разбирая мелкие цифры, набрал номер.

- Билл, - это Григорий, из Москвы. Нет, я в Америке. Ну видишь! Ты знаешь, я здесь недалеко, работаю в компании "Пусик". Ну да, это компания так называется... Нет, недавно, но закрутился, только сейчас собрался позвонить. Да, и я чертовски рад! Работа? Прекрасно, у меня есть кое-что новенькое, закачаешься! Давление в нашей задачке в тысячи раз вырастает... Интересно? Конечно, встретимся. Среда? Отлично, диктую адрес...

- Ну, что? - Олег заинтересованно подошел поближе.

- Клюнул как миленький. В среду примчится. Он хороший мужик, сильный, цепкий. - Академик от волнения потер лоб ладонью. - Эх, ваш покорный слуга, конечно, осел и старый тупица. Как же так, накинулся на эти подставки, все забросил. Надо было сразу же ему позвонить. Да у меня и в других штатах несколько хороших знакомых в университетах есть. Ведь мы в России в нашей области все-таки пионерами были, на всех симпозиумах приглашенные доклады, американцы в рот нам смотрели!

- Да, - Олег скептически посмотрел по сторонам. - Как в сказке: нам бы день простоять, нам бы ночь продержаться. До среды, между прочим, еще два дня.

- Я, - академик вдруг как-то обмяк и сел на стул, - когда он отойдет, схожу к нему и поговорю по-человечески. Что это такое, должен же он понимать, что так не поступают. А если он еще раз на меня голос повысит, брошу все и уеду назад. Хотя, по совести говоря, мне и уезжать-то толком некуда. И с Володей беда, обнадежил парня, он там крутится, что-то для частников чинит, чтобы детеныша накормить... - Академик задумался. - Черт побери, что за жизнь идиотская пошла...

Солнце уже давно село, и улица освещалась лишь лиловым светом фонарей и огнями изредка проезжающих автомобилей. В религиозном центре происходила церемония, и около него скопилось огромное количество машин. На втором этаже в небольшой комнате заседала за закрытыми дверями Команда, до которой быстро дошли слухи о том, что академик вышел из фавора.

- Все и так было понятно с первого же дня, когда этот старый болван появился здесь! - Борис торжествующе оскалился, и по лицу его пробежала презрительная усмешка. - Наконец-то Ефим понял, что для компании этот махинатор как гангрена, которую ржавой тупой пилой нужно отпилить!

- Да, да ребята, - Леонид был полон сил. - Все нормально, Эдика выперли, академика Ефим вышибет не сегодня, так завтра, так что можно считать, мы победили!

- Надо бы поговорить с Ефимом и установить порядок приглашения и приема на работу новых людей. - Борис гремел, как динамик на городской площади. - Иначе результаты получаются плачевные! С этой парочкой, не считая Олега и верных ученичков, у меня ушло столько крови и нервов, сколько я за весь предыдущий год не потратил. Так что, - он на секунду задумался, явно что-то подсчитывая, - я оцениваю ущерб компании примерно в два с половиной миллиона, по миллиону с четвертью долларов на каждого из мудаков. Надо сделать так: во-первых, брать людей только проверенных, подходящих нам по стилю. Вот Сергей приехал, и все нормально, начальство слушает, рубашка правильная, задания исполняет. Во-вторых, каждому при приеме устраивать самый жесточайший экзамен, нам нужны люди только высочайшего уровня. В-третьих, - Борис оглянулся вокруг. - У нас слишком много русских, это пора кончать. - Он понизил голос, приобретший снова железные непримиримые интонации. - Я считаю, из России надо брать только людей действительно уникальных, которые за визу будут готовы выкладываться по четырнадцать часов в сутки без выходных! И стараться набирать американцев, сейчас такая безработица, на улице полно сильных людей. Хорошо бы, - тут Борис мечтательно поджал губы, - устроить небольшую чистку, уволить человек семь-восемь, самых отпетых. Они тут распустились, ходят вокруг компании во время обеда, курят!

- Борис, Борис, - Леонид испуганно замахал руками, - Не так все просто. Где ты найдешь американцев, которые так будут выкладываться за скромную зарплату! Ты с ума сошел, они к этому не привыкли. А хорошим специалистам надо хорошо платить, и все они давно сидят на тепленьких местах. А ведь могут попасться и такие, что Ефим на них накричит, а они в суд подадут за оскорбление личности. Вот и разбирайся с ними потом!

- Как тот пакистанец? - Борис усмехнулся. - Подал на компанию в суд за то, что Ефим дискриминирует мусульман в пользу русских и евреев.

- И чем это кончилось? - заинтересованно вступил в разговор Андрей.

- Ничем, - Борис засмеялся, - он же полным лопухом оказался. У него одним из главных аргументов было, что у Ефима работает девушка по имени Израиль, а она из каких-то папуасов что ли, словом такая же еврейка, как и я. Судья как об этом узнал, распустил заседание и дело закрыл.

- Вот видишь, - Леонид серьезно посмотрел на Бориса. - А американец такого промаха может и не допустить... Нет, я считаю, что все развивается нормально и нервничать уже нечего. А людей надо погонять посильнее, чтобы не расслаблялись, и через неделю все будет в полном порядке!

С потолка раздавалось шуршание кондиционера, и в комнату спускался чуть сладковатый запах, принесенный из канализационного коллектора. В соседнем здании басом пели хоралы, и с улицы доносились веселые крики детей.

Среда наступила неожиданно быстро. Приехавший посмотреть на академика знаменитый американский профессор словно сошел с картины, изображающей надутого американского буржуя. Строгое, идеально выбритое, не выражающее особых эмоций лицо с немигающими зеленоватыми глазами за золотыми стеклами пенсне, добротный серый костюм с торчащими из кармана золотыми ручками, хрустящий накрахмаленный воротничок белой рубашки, кожаные ботинки - все это как нельзя более подходило к образу холеного буржуазного специалиста.

- Григорий, - на лице гостя появилось вежливое и застывшее подобие улыбки - Сколько лет! - Он пожал руку академика. - Поздравляю с приездом! Вот как велика сила демократии, подумать только, что ты здесь!

- Билл, я тоже ужасно рад. Теперь сможем обсуждать научные проекты, результаты... - академик слегка нервничал и суетился, усаживая гостя на вертящийся стул.

- Ну, рассказывай, чем ты здесь занимаешься, какие успехи. - Профессор аккуратно сел на стул, достал из кожаной папки блокнот, перевернул в нем чистый листок бумаги, достал из кармана золотую ручку и поправил пенсне.

- Да, в общем-то, в компании у меня работа прикладная, не исключено, что и временная. - Академик усмехнулся. При этих словах брови гостя поднялись, и он на мгновение напрягся, но тут же вежливо улыбнулся и снова стал вежливым и чинным. - Главное, у меня недавно получились прекрасные результаты по той проблеме, которой мы с тобой раньше занимались, помнишь? Это целый переворот, оказывается, что изменения давления происходят со скоростью, в тысячи раз превышающей ожидаемую!

- Неужели? - золотое перо забегало по бумаге, и Билл с удивлением посмотрел на академика. - Это же действительно уникальный, бесценный результат! У тебя есть экспериментальные данные?

- Конечно, - академик достал из стопки бумаг листочек с диаграммой. - Вот посмотри, что получается.

- Потрясающе, - гость разволновался и испытующе взглянул на академика. - Григорий, поздравляю! Это большая находка. Ты уже опубликовал статью?

- Да какая там статья, - академик усмехнулся, - я тут одной работой был день и ночь занят. Но теперь обязательно напишу. Билл, я думал, может быть, мы вместе в твоей лаборатории поставим кое-какие эксперименты?

- Видишь ли, - Билл привычным движением отложил авторучку в сторону. - Это было бы прекрасно, но мне нужны данные о твоей работе. Это же не так просто. Вот если бы ты приехал к нам и все рассказал подробно, - он пристально взглянул на академика, - мы смогли бы начать думать об этом.

- У меня есть все данные, - академик улыбнулся. - Я расскажу, с удовольствием. Но все-таки, может быть, мне удастся у тебя поработать, лекции почитать, хотя бы на временной позиции.

- Григорий, - взгляд гостя стал непроницаемым, а в голосе появились сухие интонации, - я бы с радостью, но для этого необходим ряд условий. Прежде всего, придется получить финансирование, ты же знаешь, сейчас в науке условия изменились.

- А что изменилось? - академик непонимающе посмотрел на коллегу.

- Вы, например. - Билл серьезно посмотрел на академика. - В России теперь демократия, холодная война закончена. Фонды на исследования почти не выделяются, ставок уже давно нет.

- Да не нужна мне ставка, - академик недоуменно пожал плечами. - Мне бы только на еду и квартиру хватало, а когда сделаем работу, выбьем кучу денег, я в этом уверен.

- Григорий, - укоризненно произнес профессор, - все совсем не так просто. Для того, чтобы получить деньги, необходимо подать заявку в Национальный фонд, а это большая и сложная работа. К тому же рассматриваются заявки только в декабре.

- Что же, до декабря придется ждать? - Академик растерянно взглянул на гостя.

- Да, безусловно. Я думаю, заявку все равно надо подать, у меня есть анкеты, начинай ее готовить. Можно даже совместно с нашей лабораторией подать... Хотя, если быть реалистом, шансов на то, что удастся получить деньги, почти нулевые.

- Почему? Ведь работа многообещающая. - Академик поднял брови.

- Работа прекрасная. Вот если бы ты год назад приехал... Наша лаборатория в прошлом году получила грант по сходной теме, так что в этом году еще одного нам не дадут. Может быть, тебе попытаться взять в соавторы кого-нибудь с Восточного побережья, из Принстона, например -профессора Холла. Они в прошлый раз как раз деньги не получили.

- Но как же так? - академик был потерян. - Билл, но ты же понимаешь, чем это пахнет, если работа получится!

- Григорий, пойми, результаты это одно, а финансирование совершенно другое. Конечно, когда удастся все доказать, опубликовать, поднять шумиху, тогда будет немного легче. Но для этого необходим по крайней мере год напряженной работы, - профессор отряхнул прилипшую к пиджаку нитку. - К тому же, неплохо бы иметь хорошие знакомства с людьми, распределяющими фонды.

- Никогда бы не подумал. Какой-то замкнутый круг получается. Что же ты мне посоветуешь делать?

- Во-первых, обязательно подготовь публикацию, тогда об этой работе начнут говорить. Во-вторых, - гость хрустнул загибаемым пальцем, - подготовь заявку в Национальный фонд. Я бы смог тебе помочь, скорее всего, все равно придется включить в соавторы кого-нибудь из местного университета, это увеличивает шансы. Кстати, у тебя есть разрешение на работу в Америке?

- У меня виза с разрешением на работу...

- Не подходит, - Билл покачал головой. - В этом случае единственное, что остается, это совместный, Русско - Американский проект. Этот вариант может оказаться даже более успешным, так как Конгресс дает деньги на работу с Россией. Хотя тебе, видимо, придется в этом случае вернуться в Москву.

- Ну что же, - академик растерянно посмотрел по сторонам, - это лучше, чем ничего... А я по наивности ожидал, что передо мной будет открыта дорога...

- Григорий, - Билл нахмурился. - Я очень хочу тебе помочь, но давай будем реалистами. Финансируют в среднем одну заявку из ста. Шансов найти для тебя позицию в Университете почти никаких: подумай, ты же известный ученый, тебе с твоими заслугами нужна хорошая позиция. Вакансия для профессора появляется, может быть, раз в два года, и на нее претендуют несколько сот кандидатов, к тому же имеющих безупречный английский язык, - при этих словах Билл укоризненно нахмурился, - американское гражданство и обширные связи.

- Да, язык у меня не блестящий... Погоди, погоди, - академик затряс головой, - а результаты, наука что, никого уже не интересует?

- Ну почему же, - Билл поморщился, - хороший результат - это всегда хороший результат. Но для этого, - голос его стал серьезным и убеждающим, - ты должен быть в Системе. Ситуация очень ухудшилась, Георгий. Я бы на твоем месте подумал о возвращении в Россию. Оттуда ты сможешь приехать к нам по программе научного обмена. Ты знаешь, на эти программы обычно легче выделяются средства.

- Хорошо, - академик задумался. - Этот вариант всегда остается. А все-таки с нашими исследованиями, ты мне можешь чем-нибудь помочь, каковы твои рекомендации?

- Я сделаю все, что от меня зависит, наведу справки, - Билл снова взял ручку и начал делать пометки на листе бумаги. - Но не хочу тебя особенно обнадеживать... Это требует скрупулезной, тщательной проработки. Вот если бы ты был молодым, мог бы пойти на пост-докторат... Это что-то вроде рабочей лошадки при университетском профессоре, но такую позицию найти проще. Тысяч двадцать, может быть даже тридцать долларов в год ты получать сможешь. Я напишу письма знакомым, хотя шансов все равно мало - обычно на такие места берут людей возрастом до тридцати - тридцати пяти лет.

- Но, - академик окончательно смутился, - я думал, что для меня это в некотором смысле пройденный этап.

- Что поделать... - Гость вздохнул. - Мне тебя искренне жаль. Самое вероятное для тебя сейчас - это поискать работу в промышленности, разослать резюме в две-три сотни компаний. Только, - Билл поморщился, - не упоминай своих научных регалий, главное упирай на практический опыт. Может быть, даже техником пойди, если тебя отсюда уволят.

- Да... - академик загрустил.

- Григорий, мы с удовольствием устроим тебе семинар в нашем Университете. - Билл расцвел, широко улыбнулся и засветился энтузиазмом. - Организовать лекцию я смогу, это несложно, - бодро сказал он. - Ну, мне пора, - гость аккуратным движением отодвинул белоснежный рукав рубашки и посмотрел на часы. - Извини, деловая встреча. Да, работа у тебя прекрасная, очень интересно. Срочно публикуй! Я, пожалуй, смогу одного студента к этой теме подключить, приезжай, звони. Какая разница, в Университете ты будешь работать или нет? Ну что же, желаю удачи! - Он крепко пожал руку академику и попрощался.

- Да, Олег, я, прямо вам скажу, озадачен, - академик с грустью потер щеку. - Как-то оттуда, из Москвы, все казалось по-другому. Вы знаете, что меня поразило? Я же чувствовал, что ему ужасно хочется из меня выманить результаты, но в какой-то момент он передумал. Видимо, решил не связываться: статью-то я все равно опубликую, а мороки со мной не оберешься... Ну что же, человек цивилизованный, порядочный. В России бы у меня все результаты директор сразу же спер, быстренько включил бы в свою обзорную статью или доклад, а потом бы вообще заявлял, что это он все сам придумал!

- У меня осталось тяжелое впечатление, - Олег явно был расстроен.

- Подумать только, вы почувствовали? У них голова болит не о работе, а о шелухе: заявки, гранты, деловые связи. А ведь раньше, еще лет шесть назад все было проще... Ну что же, пойду разговаривать с Ефимом, может быть, он выздоровел...

- Не ходите, Григорий Семенович, прошу вас.

- Нет, Олег. Я прятаться не привык, лучше иметь полную ясность во всем с самого начала. - Академик встал, поправил рубашку и решительно поднялся на второй этаж. Ефим сидел в своем кабинете, развалясь в кресле и миролюбиво разговаривая по телефону.

- Ефим, нам необходимо поговорить, - начал академик, когда президент повесил трубку.

- Листен, Листен, Листен! О чем говорить? Ничего не сделано, нуль! Ты какую-то херню порешь, Олег этот с тобой распустился. Ты же его задавил, уничтожил, под себя подмял! - Ефим глухо засмеялся, смех перешел в какие-то надрывные рыдания, и президент вскочил и подбежал к окну.

- Ефим, - академик напрягся. - Я не привык, чтобы со мной разговаривали в таком тоне. Когда ты меня приглашал, мы разговаривали совсем по-другому. Если ты болен или я тебя не устраиваю, изволь, я готов сейчас же уйти.

- Опять ты херню несешь... - Ефим прислонился к окну, зевнул и со скучающим видом посмотрел на улицу. - Ну что мне с тобой делать, я же против тебя ничего не имею. Компания работает прекрасно, денег полно... Работай, делай что можешь, только не рапортуй! Ребята все тобой возмущаются, не мути воду, понял?

- Ефим, ну вот опять! Что ты говоришь, подумай! Я же докладывал тебе о реальных результатах, иди к нам в комнату, пощупай все руками! Кто мной возмущается, почему? Это же дикость какая-то!

- Опять "докладывал"! На хера ты мне докладывал, иди на партсобрании докладывай! - Ефим глухо застонал. - Какие результаты? Вот конкуренты продают подставки, это результаты. Они продали одну штуку, получили деньги. А ты непонятно чем занимаешься. Что ты за чертеж нарисовал с закорючкой сбоку? У меня семнадцатилетний паренек лучше тебя рисует!

- Ладно, Ефим, хватит! Я больше издевательств от тебя терпеть не хочу. Жаль, что так все получилось. - Академик развернулся и пошел к двери.

- Стой, - Ефим одним прыжком покрыл расстояние от окна до дверного проема. - Прекрати это! Провалил проект, победил тебя Борис, признайся себе в этом, а не устраивай сцены вроде истеричной девки, которая хочет, чтобы с нее сорвали юбку и тут же изнасиловали, а для виду изображает возмущение.

- Извини, - Академик попытался выйти.

- Нет, погоди. - Ефим снова глухо зарыдал и схватился за голову. - Ты влезь в мою шкуру, все разваливается, люди работать не хотят. У меня таблетки кончились, голова трещит. Ужас, эти идиоты сами не могут и шага ступить. Ты извини, я не в себе бываю. Хорошо, ты победил. Извини еще раз, я иногда не понимаю сам, что делаю...Не обращай внимания, работай, изучай, что хочешь. Я тебя не трогаю, получи спокойно свой вид на жительство. А получишь, решишь что делать, возвращаться в Москву или уходить в университет. Ведь у тебя голова хорошая, я же знаю.

- Ефим, - академик колебался. - Ты знаешь, я и сам не так уж здоров, такие сцены, вроде той, что ты устроил недавно, не для меня.

- Я к тебе больше не подойду, - Ефим нахмурился. - Я только волноваться начинаю, когда тебя вижу, мне, ты думаешь, это надо? Ты думаешь, мне приятно кричать, это я о помощи прошу, плачу! Да, займись своими проектами, может быть, что-то получится. Володю вызовем, ты же хочешь его получить?

- Ну хорошо, только я тебя прошу, не устраивай больше скандалов.

- Вот и прекрасно. Извини еще раз, - у Ефима был виноватый вид.

Академик с тяжелым сердцем вышел из комнаты. Что-то давило ему сегодня на грудь и не давало дышать. Листы тетради, исчерченные графиками и диаграммами, установки, карандаш, тихий свет, льющийся с улицы... - А не собрать ли нам простенькую модель? - неожиданно подумал он. - Несколько баночек, колбочек, запаять стекло, сунуть кипятильник и пусть все закипает, бурлит и взрывается. Температуру можно поддерживать, давление тоже. Простенькая моделька, не чета той, что у нас в Москве была, но, может быть, удастся что-нибудь понять...

Через несколько дней модель заработала и начала выдавать забавные результаты. В стеклянной банке торчал кипятильник, рядом громоздился блок питания и ящик со множеством проводков. Из банки выходил тоненький стерженек колбочки, по которой жидкость поднималась вверх и скапливалась в другой баночке поменьше. Рядом стоял серый генератор с несколькими ручками и стерженьки, приклеенные к большой банке эпоксидным клеем. Несколько проводков тянулись в стоящий рядом компьютер, на экране которого светились колонки цифр. Время от времени в баночке происходили необъяснимые пока явления: откуда-то неожиданно возникал серебристый пузырь, рос, несся вверх, упирался в тоненький стерженек и конструкция взрывалась. Раствор бежал вверх по тоненькой трубочке, выплескивался фонтанчиком и начинал бурлить, после чего снова затихал. Внешне спокойная, прозрачная жидкость начинала незаметно для окружающих накапливать энергию, и через несколько минут появлялся очередной пузырь, и все повторялось.

- Потрясающе, - думал академик, - такая незатейливая моделька, а поведение у нее со странностями! - Он крутил ручки генератора, и поведение жидкости менялось, она закручивалась вихрем, зародыши газа срывались со стенок, и в трубочке долго булькало. Лицо его горело от возбуждения, и радость поднималась внутри, будто проносясь вихрем по шкафам, стульям, черным окнам, настольной лампе, листам бумаги и книгам.

- Прикрутите болты, идиоты! - громко донеслось из соседней комнаты. - Научитесь уже думать самостоятельно!

Академик выглянул из двери. Ефим, в черном пиджаке, стоял, засунув руки в карманы.

- Ну, как дела? - озабоченно спросил он. - Как наука? Успокоился, никто тебя не мучает? - он усмехнулся.

- Ефим, - академик неожиданно для себя начал разводить руками и делать приглашающие жесты, - заходи, посмотри, какие интересные вещи получаются. - Он снова поманил президента к себе.

- Ну, что там еще? - Ефим неохотно зашел в комнату. Вид колбочек и кипятильника подействовал на него, как красная тряпка на быка. - Мудак! - заорал он. - Совсем охренел, баночек понаставил! Ты что анализ мочи собираешь?

- Ефим, ...

- Не подходи ко мне, я от одного твоего вида зверею! - президент компании в ярости заскрежетал зубами и выскочил в коридор.

- Зачем вы его позвали? - Олег укоризненно покачал головой.

- Забылся, - академик, как подкошенный, опустился на стул. - Увидел результаты и обрадовался как ребенок. Никак не могу привыкнуть, все кажется, что передо мной нормальный человек.

- А вы знаете, что меня Леонид с Борисом на совещание вызывают у Ефима. Будут обсуждать, почему до сих пор отверстия не проделаны.

- Да, попали мы с вами в переплет...

- Олег! - раздался с потолка раздраженный голос Леонида, - срочно к Ефиму на совещание.

- Ну вот... - Олег побледнел. - Теперь они за меня возьмутся.

- Я пойду с вами! - академик решительно встал и поправил рубашку. - Я за вас отвечаю.

- Ни в коем случае, вы с ума сошли! Я вам все расскажу. - Олег с обреченным видом вышел из комнаты.

В кабинете Ефима сидел сам президент, мрачный, как главнокомандующий перед сражением. Рядом, с деловым выражением лица, уселись Леонид, с неприступным видом делающий какие-то пометки в тетради, и Борис, зловеще нахмуривший брови. Последний напоминал стервятника, дожидающегося своей очереди около растерзанного трупа антилопы, над которым, урча и терзая его, склонились львы.

- Садись! - Ефим кивнул головой. - Поговорить надо. Почему академик херню порет, а ты его не останавливаешь?

- Ефим, - начал Олег, - Я ...

- Не перебивай меня! - взревел Ефим. Он вскочил со стула, и глаза его вылезли из орбит. - Тебя пригрели, сюда вызвали, а ты в политику играешь? Почему ты не приходил, не жаловался на то, что проект стоит? Да ты обязан был! Ты его должен был остановить! Это тебе не Россия, где были начальники и подчиненные.

- Ефим, мы же днем и ночью работали, и результаты...

- Ни хера не нужны мне ваши результаты! Ты должен был академику по морде дать, ни одной подставки до сих пор не выпущено! Как ты смел, как змея, затаился и молчал?

- Мы же все измеря...

- Листен, Листен, Листен... Ты понимаешь, о чем я говорю? И сейчас, ты же сидишь с ним в одной комнате, этот мудак в банки кипятильник сунул, он же ненормальный! Совсем с ума сошел. Ты должен был явиться ко мне и сказать: Ефим, академика надо отправить в сумасшедший дом! И мы бы приняли меры. А ты сидел, как идиот...

- Но это же экспериментальная установка...

- Леонид с Борисом у тебя спрашивали, как проект движется, по-дружески интересовались, а ты, засранец, академика выгораживал! Ты что о себе думаешь? Все, хватит! У тебя последний шанс не потерять работу. Я тебя отдаю Борису, и достаточно мне будет от него услышать хоть одно недовольное слово в твой адрес - поедешь в Россию.

Леонид поджал губы, Борис жестоким, торжествующим взглядом посмотрел на Олега.

Олег с опущенными плечами шел на свое место. "Конец, - думал он. - Вот и все..."

- Олег, ну что? - Академик бросился к нему. - Плохи дела?

- Меня Ефим только что отдал Борису, так что дни мои здесь сочтены...

- Да что вы! Да, пока не забыл, вам несколько раз жена звонила, просила срочно перезвонить домой.

- Господи, не дай Бог, что-нибудь случилось! - Олег кинулся к телефону. - Алло, это я. Что случилось? Да... Что? Не может быть! Что там написано, ты не ошиблась? Прочти еще раз. - Он откинулся на спинку стула и истерически засмеялся.

- Что, что случилось? Все в порядке? - лоб академика покрылся мелкими капельками пота.

- Да, - Олег посмотрел на него безумным, мутным взглядом. - Нам письмо пришло. Мы только что выиграли по лотерее вид на жительство в Америке...

- Это что еще за лотерея? - удивился академик.

- Они проводят примерно раз в год лотерею и выигравшим предоставляют статус постоянного жителя... Теперь с этой бумажкой я смогу искать себе работу!

- Потрясающе... И как вовремя! Я за вас рад. - Академик нахмурился. - Хотя без вас мне здесь будет совсем грустно. Надо же, паршивый клочок бумаги может перевернуть жизнь с ног на голову... - Неожиданно на лице академика появилось ироничное выражение. - Вы только не обижайтесь, мне вдруг ассоциация в голову пришла... Знаете, как в немом кино, играет тапер на рояле, на рельсах лежит связанная жертва с кляпом во рту, а на нее несется огромный, дымящийся паровоз с чугунными колесами...

- И что же дальше? - Олег никак не мог придти в себя, смотря на академика отрешенным взглядом.

- Появляется почтальон в фуражке с кожаной сумкой и кладет на рельсы письмо...

Глава 27.
Сигнализация.

- Олег этот, - Ефим подозрительно смотрел мне в глаза. Лицо его было красным, глаза возбужденно сверкали. - Это ведь ты его сюда вызвал? Подлец, очень гадкий, скрытный и нехороший человек.

- Почему, Ефим? - Я с испугом прислушивался к словам, произносимым президентом, но практически не замечал их. Ничего более меня не интересовало, и снова все происходящее казалось происходящим не со мной и во сне. Я думал о ней, и перед глазами стояли каналы Венеции, в которых садилось солнце. Официанты ловко зажигали свечки на столах, покрытых белоснежными скатертями. Пахло свежевыпеченным хлебом и чувство раздвоенности не покидало меня.

- Да ты сам посмотри, - Ефим начал загибать пальцы. - Я его отдал академику, он подленько так начал ему льстить, подыгрывать. Ему надо было скандалить, за проект болеть! Надо было пойти к Борису, к Лёне, прямо сказать: академик - мудак, ни хера не соображает, дело стоит, дырки не просверлены! - Ефим торжествующе посмотрел на меня. - А он? Чем он занимался? С этим сумасшедшим жлобом водку пил, академику жопу лизал. Развел политику, группировки какие-то. Кошмар, Бориса даже в комнату не пускали! Это у вас в России было принято начальства бояться, свои партии создавать.

- Ефим, ну что вы, он же помогал все установки автоматизировать, день и ночь работал.

- Листен, Листен, Листен! - Ефим недовольно скривился. - Он твоему любимому академику только вред нанес. Врезал бы ему вовремя, у того глядишь - и мозги бы на место встали. А он со всем соглашался. А сейчас? Предать его решил, ноги уносит, подлец!

- Ефим, - я перестал понимать, что происходит, перенесясь из вечернего города, испещренного каналами и мостами на плоский американский континент.- Но вы же его сами перевели к Борису.

- Ну и что? Перевел, да, а он сидел тихо, как мышка, ничего никому не рассказывал, а теперь решил ноги уносить! Готовился, вид на жительство получить пытался, анкетки на розыгрыш посылал! - Ефим передернулся. - И тут, только я его придавить хотел, как он взял и уполз! Ловкий, подлец, как рыба с крючка сорвалась! Вильнул хвостом и удрал, черт его возьми! - Президент начал разочарованно покачивать головой как рыболов, упустивший желанную, жирную добычу, уходящую в морские глубины.

- Он случайно грин-кард выиграл, Ефим, это же лотерея.

- Ничего случайно не бывает! - Ефим взревел. - Он, как змея, сидел тихонько, почву готовил! А на вид такой интеллигентный! Удрал, как крыса с тонущего корабля, на любимого академика ему насрать! И каков подлец, ты знаешь, это его лучше всего характеризует, - Ефим презрительно посмотрел на меня. - Взял, спиздил объектив, выдрал его прямо из установки и домой унес!

- Какой объектив? - Я ничего не понимал, потому что солнце уже опустилось над Дворцом дожей. Голуби слетались к фонтану, туристы, освещая площадь вспышками фотоаппаратов, пытались запечатлеть ускользающую в будущее историю, и на высокой башне на площади Святого Марка били часы.

- Я тебе расскажу какой! - Ефим покраснел, и руки его затряслись от негодования. - Из установки, которую они с этим жлобом, с Гришей собирали. И ведь, подлец, у меня разрешения спросил, говорит - Ефим, можно объектив домой забрать, он от моего фотоаппарата. Что я ему мог ответить? Хрен с ним, мы Минолту купим, подумаешь сотня долларов... Но мне принцип важен, как он мог его из установки вынуть!

- Ефим, но ведь это же его объектив! - Я вдруг вспомнил, как пылающий энергией Гриша требовал срочно вставить в установку объектив, и Олег разобрал свой старенький, привезенный из Москвы фотоаппарат "Зенит".

- Листен, Листен, ты что думаешь? - президент зло сверкнул глазами, и я решил больше не затрагивать эту болезненную тему. - Да этот объектив мне на хер не нужен! И установка эта никому не нужна! Дело в принципе! Ты пришел на работу, ты работаешь, сделал установку. И вот решил сбежать, как ты можешь систему разорять? Он, мерзавец, схватил, выкрутил его оттуда со скрипом, скрежетом, положил в свою поганую сумочку и унес ноги! Это, ну с чем тебе можно такое сравнить? - Ефим задумался, неожиданно лицо его приобрело вдохновленное выражение, и он начал излагать: - Ты представь, ты спаял плату, поставил в нее транзистор, а уходя, пришел, мол, идите вы все к черту, схватил его и вырвал с мясом, так что в плате остались дырки и куски проводов! - Ефим задрожал от гнева и возмущения. - С мясом, как живую плоть! Разбирайтесь, мол, сами, а мне на вас на всех насрать. Нет, он подлый, непорядочный человек. А академика я выгоню!

- Ефим, у него же инфаркт будет!

- Ну и хер с ним, пусть будет! А что я могу поделать, он меня раздражает! - Ефим раздраженно развел руками, фыркнул, повернулся и ушел.

"Гондолы... - подумал я, вспомнив о ней. - Она сейчас ходит там, у моста вздохов, пахнет кофе, а волны плещутся у причала, звонят колокола и испуганные стаи голубей поднимаются вверх с площади Святого Марка". - Каким-то образом эта мысль успокоила меня, и то, что происходило там, далеко, казалось настоящей жизнью, тогда как безумие происходящего вокруг более не волновало.

После поспешного ухода Олега, сунувшего в карман злосчастный объектив, комната опустела. Академик старался не выходить из нее, день и ночь следя за удивительными событиями, происходящими в колбочках. Иногда снизу вверх поднимался один пузырь, стоило немного изменить температуру и уровень возмущений, как бурление становилось хаотичным, сорвавшийся пузырь с газом увлекал за собой новые, они поднимались к поверхности жидкости, вызывая все новые и новые всплески, на экране компьютера проскакивали столбики цифр. Эти цифры напоминали академику об Олеге, который судорожно, последней ночью перед своим уходом заканчивал тайком писать измерительную программу.

В прозрачных склянках происходили удивительные процессы, и академик работал с увлечением, забывая обо всем на свете, выбегая в соседнюю комнату только для того, чтобы налить себе кофе, который он выпивал, заедая принесенными бутербродами. Ранним утром академик прокрадывался в комнату и закрывал дверь, а ночью торопливым шагом выходил на улицу, вдыхал полной грудью прохладный воздух, садился в машину и выезжал на пустынную автостраду, освещенную тусклым светом придорожных фонарей.

Время от времени он с досадой вспоминал о том, что статья так и не закончена. Он сознательно торопил себя, пытаясь поставить все новые и новые эксперименты, возвращаясь к старым результатам и с удивлением обнаруживая, что масштабы его открытия расширяются, охватывая все новые и новые области.

Билл так и не перезвонил ему, только прислал вежливое письмо с просьбой сообщить экспериментальные параметры, что академик и сделал. Он набирал его телефон несколько раз, но секретарша однообразно отвечала, что профессор находится на конгрессе или в зарубежной поездке. Несколько звонков другим знакомым также не принесли никакого результата, люди вежливо здоровались, обещали помочь и мгновенно исчезали. Один из них, неоднократно встречавшийся с академиком на научных симпозиумах, вообще отказался разговаривать. Секретарша долго выясняла, кто и зачем звонит, отключалась от линии и переговаривалась с шефом, снова просила подождать, затем взяла телефон академика и пообещала, что ему обязательно перезвонят. Никакого звонка не последовало, и академик с мрачным удовлетворением накинулся на работу, совершенно прекратив свои поиски.

"К чертовой матери! - думал он. - Вернусь в Москву, напишу статью, высплюсь, схожу в лес, и душа отдохнет. И пусть они сидят в своих аккуратных чистеньких домиках, в университетах с зелеными лужайками, пишут, высунув языки, бесчисленные и бессмысленные пухлые заявки на финансирование, с вежливым видом пытаясь подсидеть друг друга и не отвечают на телефонные звонки, если это только не приносит им выгоды. Все равно я не хочу такой науки, это не наука, а фабрика, что-то вроде Пусика, может быть, чуть более приличная и чинная, но отнюдь не украшенная взлетами духа, этой удивительной и магической атмосферой творчества и открытий, прекрасным общением, вдохновением, людьми с красивыми лицами и горящими глазами, от одного вида которых на душе становится тепло и понимаешь, что жить с ними вместе - счастье...

?Ну нет, - академик улыбнулся, - это я от обиды, не так все трагично, ведь хватают же они Нобелей один за другим, пишут учебники, которыми зачитываются студенты во всем свете, ведь едут сюда тысячи и тысячи светлых голов со всего мира: китайцы, русские, англичане, японцы... Просто я стар, мое поколение и его нормы и ценности уходят в прошлое, и надо принимать этот мир таким, каков он есть... Черт его знает... А, может быть, я все-таки прав, и культура начинает постепенно отмирать на теле человечества, как ненужная мозоль. Товар, деньги, товар, подставки, дырки...

А вдруг, если так оно все и пойдет дальше, вся планета постепенно покроется одинаковыми коробками типа Пусика, шарашками, делающими деньги, клепающими железки, выпускающими все новые и новые цветные, объемные, черт его знает какие еще, телевизоры, компьютеры с идиотскими играми. Лет эдак через сто будут сидеть расплывшиеся, со звериными тупыми мордами в своих комнатах люди, давно потерявшие нормальные человеческие чувства и эмоции, щелкая кнопками и наблюдая за тем, как на экранах рвется крючьями человеческая дымящаяся плоть, синтезированная с помощью суперкомпьютеров... ?

За окном садилось солнце. Розовые полоски света легко трепетали на стене, проскальзывая по деревянному шкафу, заваленному бумагами, заброшенной оптической установке и теряясь в углу комнаты. Идиллический пейзаж, неизменный зимой и летом, поле, покрытое свежей зеленью, всадник, гарцующий на лошади, далекие, погружающиеся в полумрак горы...

"Что-то я становлюсь мизантропом, - подумал академик. - Плохой признак. - Он снова задумался. - Пусик - это случай особый. Ну, с Ефимом все понятно, он болен, у него тяжелый характер. Но ребята... Он же собрал вокруг себя сливки, лучшие человеческие мозги, слепленные природой случайно в одном всего лишь черепе из многих сотен и тысяч. Эти мальчики были будущим своей страны, они могли жить, радоваться, творить, строить, а попали в шарашку, из которой вылезают все как один в полосатых рубашках, с прочищенными мозгами и с безжалостным взглядом в глазах. А может быть, их и преобразовывать не надо? - Академик затряс головой. - Нет, скорее, что не я, а Гриша был прав. Просто условия созданы такие, что из людей быстро вылезает, гипертрофирует, как пропущенное через увеличительное стекло, то, что в них заложено природой и сидит внутри. Как когда в бинокль смотришь, все расплывчато, подкрутил фокус, и все становится ярким, рельефным..."

На улице неожиданно быстро стемнело, и уже засветились фонари.

"Черт возьми, быстро летит время. А вся проблема все-таки в культуре. Прошла она мимо них, не зацепилась, научились ребята решать уравнения, разрабатывать схемы, долго и тяжело работать, а о душе так никто и не подумал... Пропали традиции, выросло поколение технарей, утилизаторов. Не может человек, впитавший в себя живопись, литературу, музыку, познавший боль и отчаяние других людей, подлость и вершины духа человеческого, опускаться до низости, исповедовать куцую жестокую идеологию, наслаждаться, подчиняя других... Да ну к черту, - академик рассердился на себя и махнул рукой, словно отгоняя назойливые мысли. - Что это я? Пусть лучше будут технарями, чем гоняются по улицам в джипах, расстреливая друг друга из автоматов и подсылая наемных убийц. Работать, работать..."

Время катилось, едва слышным шорохом осыпаясь в пустоту.

- Кто-нибудь еще остался? - Борис явно устал, лицо его было слегка помятым. - Опять пришлось полтора часа со схемами разбираться. Леонид, придется менять поставщиков, микросхемы не соответствуют паспортным параметрам, и у нас в системах возникают сбои!

- Завтра поднимем шум. Все, времени два ночи, никого уже нет, - Леонид подошел к пульту и набрал код. - Здание на охране, поехали домой.

- Распустились люди! - Борис, выйдя на улицу, перешел на русский. - Эти русские на сборке... Каждый думает о своей выгоде, пытается побольше урвать, в воскресенье их не выгнать на работу... Это что за свет на первом этаже горит?

- Академик, мудак, забыл погасить! - Леонид ругнулся.

- Идиот, у себя в квартире бы не оставил! А в компании, пожалуйста, я, видите ли, забывчивый, фирма не обеднеет! Вот она, типичная советская манера. - Борис заскрежетал зубами. - Меня от этого трясет! Слава богу, Ефим его собирается уволить.- Две фигуры отошли от здания и скрылись во тьме.

Со дна колбочки поднялся еще один серебристый пузырь, булькнул, и столбик жидкости фонтанчиком вырвался из маленькой трубки. Глаза слипались, и в голове начинало шуметь. Тени, воспоминания, мысли, исписанные листочки бумаги с графиками мелькали перед глазами, как в хороводе, перемешиваясь, то явственно возникая, то рассыпаясь, и академик почувствовал, что сильно устал.

"Эх, поздно уже, - он посмотрел на часы. - Мать честная, два часа! Ну и засиделся я сегодня." - Академик встал, расправил затекшие плечи, набросил на плечи куртку и подошел к двери. В коридоре неярко горела фиолетовым светом лампочка, и здание, похоже, было абсолютно пустым.

Он сделал шаг вперед, и вдруг белая коробочка, висящая около потолка, мигнула зловещим ярко-красным светом, совсем как злобным подслеповатым глазом, и где-то вдалеке раздался противный, тревожно и хрипло жужжащий звонок.

"Черт, - испугался академик, - что это такое?" - Он замер, коробочка перестала мигать и неподвижно уставилась на него, слегка поблескивая странным фиолетовым отсветом стеклянных фотоэлементов. Академик застыл на месте, неожиданно почувствовав, что мурашки побежали по спине. Ему казалось, что из этой коробочки на него смотрит что-то недоброе, жестокое, безжалостное, бесконечно далекое и холодное, как космическая пустота, как серые коробки Пусика, набитые бездушными жучками микросхем. Он машинально попятился назад к двери, коробочка тут же судорожно замигала кровавым глазком и вдруг ослепила его яркой вспышкой. От неожиданности академик испуганно вздрогнул, прикрыв ослепшие глаза рукой и, потеряв равновесие, упал на пол, больно стукнувшись коленкой о дверной косяк. В пустом, освещенном фиолетовым светом коридоре надрывно завыла сирена.

"Господи, что же это?" - с ужасом подумал он и попытался подняться. Тут же, чуть поодаль в коридоре, под потолком засветилась фиолетовым отблеском камера и, мягко жужжа моторчиком, уставилась на него тупым черным объективом, поймав скорчившееся тело в фокус.

"Как дуло пулемета," - с омерзением подумал академик и попытался подняться на ноги. Страх, неестественный, подсознательный, словно пришедший из детских снов, начал проходить.

"Черт побери! - мысль эта неожиданно пронзила его. - Ведь завтра об этом все узнают, начнут издеваться. - Он содрогнулся, представив себе предстоящую реакцию Ефима. - Ведь он, чего доброго, объявит, что я хотел к нему в кабинет залезть и в его столе рылся, а у Бориса секретные бумаги украсть, кто знает, что ему в голову взбредет... Угораздило же так поздно засидеться... Все, это конец, надо увольняться. Нельзя насиловать себя, поеду домой в Москву. Хотя бы успеть установку разобрать, данные обработать..."

В глухой голос сирены вмешался другой, более звонкий, и стены коридора неожиданно осветились красными и голубыми всплесками маячка. Около здания с визгом затормозили две полицейские машины. Академик приподнялся на колени и увидел, что из передней машины выбежал человек в форме с пистолетом в приподнятой руке, за ним еще один и они решительно побежали к зданию.

Входная дверь распахнулась и полицейские, что-то надрывно и хрипло крича по-английски бежали к нему, беря на мушку скорчившегося на полу старика.

"Да что же они, в конце концов!" - Академик попытался что-то крикнуть, но неожиданно страшная боль пронзила его где-то в груди, и он ощутил, что не может вдохнуть.

- Я не... - он рухнул вниз с колен, сильно ударившись о пластиковый пол головой, и неожиданно увидел перед глазами прохладную лестничную клетку на Петроградской стороне, высокие, своды окон, явственно ощутил тишину, пронизанную гулким эхом, маму, открывающую резную деревянную дверь, и себя, маленького, старающегося ступать по черным квадратам кафельных плиток. Нога в высоких потертых кожаных ботинках все время как назло съезжала в сторону, попасть на плитку никак не удавалось, от отчаяния он начинал плакать. "Мама," - хотелось пожаловаться и прильнуть к ее теплому, пахнущему шерстью пальто. Он неожиданно почувствовал, что безумно по ней соскучился, и уже хотел об этом сказать, но вдруг наступила пронзительная темнота...

Здание компании было освещено мигалками полицейских машин, и скорая помощь с воем отъезжала от компании. В машине сидел полицейский вместе с разбуженным и срочно примчавшимся Леонидом, подписывающим бесконечные бумаги. Ночь медленно приближалась к концу, в кустах уже начинали петь птицы, и вскоре на востоке зарозовела кромка неба над темными силуэтами гор. Утро подступило быстро, и яркие лучи солнца уже били наискосок, отбрасывая зеркальные зайчики на автомобили и здания. Включилась поливочная система и холодные прозрачные струйки воды забили из-под земли. Пахло свежей травой.

- Мудак! - Леонид был взбешен. - Кто же мог знать, что этот идиот будет сидеть со своими склянками до двух ночи!

- Мы здесь не при чем, - Борис, недовольно поджав губы, явно давал понять всем своим видом, что продолжать разговор он считает неуместным.

- Мать вашу! - Ефим раздраженно ходил по кабинету. - Мало мне проблем, теперь полиция будет выяснять, что к чему... Угораздило же его инфаркт схватить. Как его состояние?

- Врачи ничего определенного сказать не могут, откачают, наверное, куда они денутся! Они за пять минут были на месте, он умереть не успел. - Леонид брезгливо поморщился.

- Ну что поделать, - Ефим начал успокаиваться. - Может быть, даже к лучшему, что так получилось. У нас на моей памяти человек пять инфаркт хватали, но только когда я на них орал. Ну да ладно, заболел и дело с концом. Жаль человека, он ведь сильный специалист был, верно?

- Да, - Леонид растерянно нахмурился, - он неплохо соображал.

- Ну да... - Ефим рассеянно посмотрел на Бориса. - Жалко, сердце отказало. Толковый мужик, интеллигентный, литературу знает... Если выживет, я ему оплачу и больницу, и билеты назад, подкину денег, пусть лечится. Поедет в Россию, отдохнет, а там посмотрим. Не в Швейцарию же его в пансионат посылать... Ну, рассказывайте, что у вас там с микросхемами за история?

Глава 28.
Бред.

После роковой ночи время странным образом сжалось, потекло стремительным, белым, неразборчивым и мутным потоком мимо моего сознания, и вскоре я заболел.

Встав утром с постели я почувствовал, что комната плывет перед глазами, и упал на пол с жуткой головной болью. До сих пор не знаю, было ли это результатом накопившейся усталости и нервного переутомления, или просто обычным гриппом, который носился в освещенных немигающим светом залах компании Пусика. Я лежал на диване, смотрел на залитые солнцем, качающиеся за окном зеленые ветви сосны, создававшие причудливые тени на стенах, и перебирал в памяти недавние события.

Академика выписали из больницы. Он не стал ни с кем встречаться и улетел в Москву ближайшим рейсом Аэрофлота, причем провожать его поехал сам Ефим, который за пару дней до этого оплатил космические счета, пришедшие из госпиталя. Вернулся он мрачным и устроил жуткий разгон Леониду и его помощникам, как всегда, из-за непросверленных дырок.

Олег удачно устроился на работу в одной из огромных корпораций, первое время удивляясь тому, что на него никто не кричит. Буквально через месяц он посвежел, начал ходить с расправленными плечами, кожа на его лице разгладилась, и на щеках появился здоровый румянец. Борис, правда, сделал попытку обвинить его в намеренном вредительстве, якобы Олег специально испортил какие-то ценные Пусиковские программы, но тот пригрозил подать на Бориса в суд, и скандал мгновенно угас.

Я так и не смог найти ее адрес. Мы даже не успели обменяться телефонами и, несмотря на все мои попытки, я не смог найти ее ни в телефонной компании, ни в адресных книгах. Скорее всего, она сменила фамилию. Только время от времени сердце начинало как-то тоскливо давить, и неясные видения возникали перед глазами. В такие моменты стены Пусика становились мне ненавистны, и я выходил на улицу выкурить сигарету. Иногда я садился в машину и гнал ее мимо аккуратных аллей и домиков к площади, на которой стоял ресторан и где через дорогу блестела окнами гостиница, в которой она жила. Негр в оборванных джинсах сидел на тротуаре в том же месте около перехода и прислушивался к шороху шин и к проходящей жизни. Казалось, что пространство на улицах сгущалось, становясь светящимся, дрожащим облаком, и, закрыв глаза, я представлял себе, что она рядом, за углом, в соседнем здании.

Иногда я заходил в ту комнату, в которой когда-то сидел академик. Его стол так и остался на том же месте, в углу пылились установки, собранные Гришей и Володей, стул утащили, и в воздухе стоял запах пустоты и заброшенности. Дни вяло катились один за другим, неразличимые и пустые.

Моя семья, наконец, получила заветный вид на жительство в Америке. Неожиданно пришла повестка, извещавшая нас о положительном решении иммиграционной службы, и мы поехали проходить медицинскую комиссию. Усталый щупленький маленький китаец в белом халате, широко улыбаясь, щупал мне и жене живот, стучал малышу молоточком по коленке и светил лампочкой в глаза.

- Да, - он смутился, - еще одна формальность, закатайте, пожалуйста, рукава.

Мы послушались. Маленький человечек жадно схватил мою руку, потом руку жены и впился взглядом в кожу на сгибе локтя.

- Изумительно, прекрасно, - рассыпался он в комплиментах, не увидев ни одного следа от уколов, - наркотиков не употребляете, все в порядке! - Он схватил печать и поставил ее на серой бумажке, которую запечатал в конверт. - Поздравляю! - и он склонился в почтительном поклоне, как вежливый придворный ворон из какого-то старого мультфильма.

В управлении по иммиграции толпились небритые, оборванные мексиканцы в порванных грязных и потных майках, сидели на скамьях древние вьетнамские патриархи с маленькими седыми бородками, ползали смуглые неумытые дети. Полноватый чиновник, казалось, был так удивлен, увидев перед собой прилично одетых белых людей, что расцвел от радости.

- Поклянитесь, подняв руку, - сказал он, заглянув в анкету, - что не будете проповедовать полигамию на территории Соединенных Штатов Америки.

- Не будем. - Я внутренне содрогнулся, от волнения спутав полигамию с каннибализмом.

- Поздравляю, - Он потянулся к паспортам и брякнул в них красный жирный штампик, дающий его обладателям свободу и право на уход из компании Пусика. Почему-то при этом я не испытал никаких эмоций, только усталость и желание поскорее сесть в машину и включить кондиционер.

Удивительным образом за время моей работы у Пусика я сумел разобраться в какой-то несущественной ерунде, почему-то обрел признание и даже написал небольшую книжку, наглядно разъясняющую инженерам всякие до тех пор неизвестные им премудрости. Книжку расхватали, и я, неожиданно для себя, стал известным и начал получать предложения от различных компаний, как грибы растущих в солнечной долине.

Меня начали приглашать на деловые обеды и уговаривать сменить место работы. В одну из компаний, огромную и довольно известную, я решил сходить и, придя на интервью, увидел свежий номер газеты, выпускаемой для ее сотрудников.

На первой страницы газеты был изображен совет директоров, мудро руководивший корпорацией и хранящий ее от всевозможных бед, столь возможных в бурном море современного бизнеса. Фотографии директоров странным образом напоминали секретарей обкома партии откуда-нибудь из Ивановской области, и это меня сразу же насторожило.

Я перевернул шуршащую газетную страницу. Один из вице-президентов компании гордо поднимал вверх распростертую руку, в которой он держал настенные часы. "Меньше потерь на производстве, больше продукции с меньшими затратами!" - гласила подпись. Далее шел текст, оповещавший сотрудников о том, что в отделе номер пятнадцать в последнее время значительно улучшилась дисциплина труда, возросла производительность и уменьшился процент выпуска бракованных изделий, в результате чего сотрудникам отдела торжественно выданы настенные часы с эмблемой компании.

Я зевнул. Каким-то образом я всегда чувствовал атмосферу в различных присутственных местах: если меня клонило в сон и голову закладывало ватой, дело было плохо...

Меня пригласили пройти внутрь. В огромном зале, освещенном тусклым люминесцентным светом и разгороженном картонными стеночками, было сделано несколько десятков клетушек, в которых, поджав колени, сидели ведущие инженеры компании. С потолка орал громкоговоритель, каждую секунду подзывающий кого-нибудь к телефону. "У нас сегодня вице-президента подсидели, - с таинственным видом сообщил мне один из них. - Теперь такое будет..." - он озабоченно, с серьезным видом покачал головой.

Это было последней каплей. Я выскочил из перегороженной комнаты и сразу же отказался от работы, хотя многие из бывших пусиковцев затем уверяли меня, что на самом деле в этой компании можно было прекрасно и спокойно жить и работать.

Голова начала болеть все сильнее и сильнее. Последующий день я лежал на диване, лицо мое горело, и перед открытыми глазами качались зеленые ветки сосны, то освещенные ярким солнцем, то покрытые белыми сверкающими сугробами. "Откуда здесь может быть снег?" - эта мысль с удивлением проникала в сознание откуда-то извне, при виде нескольких пальм, соседствующих с соснами, я качал головой, и снежные шапки тут же рассыпались и призрачными тонкими струйками утекали с ветвей. Я снова отключался, хотелось пить, и в голове гадко гудело, как будто по соседству работал испорченный трансформатор.

Я снова открывал глаза. В ветвях дерева происходили удивительные явления, я как будто наблюдал картинки из своего детства, целый спектакль, яркий, задавленный в памяти событиями последующих лет и совершенно забытый. Вначале возникал ослепительный белый свет, я зажмуривался, свет рассеивался, и я видел себя с отцом, в яркий солнечный весенний день в Москве, где-то в центре, в районе Петровки, где мы тогда жили. Мне на шею был зачем-то повязан шарфик, и отец придерживал меня за него, чтобы я не потерялся. Мы стояли около большой подворотни и кого-то ждали, наверное, маму, но я не был в этом точно уверен. Рядом работал дворник, в кожаном переднике, с окладистой бородой и с огромной метлой в руках.

- Идите отсюда, - грубо говорил он. - Здесь нельзя стоять!

- Почему? - удивленно спрашивал отец.

- Я сказал, нельзя таким, как вы, тут улицу загораживать! - и он как-то по особенному зло, издевательским презрительным взглядом взглянул на папу.

- Пойдем, малыш, - грустно сказал мне отец. - Они не хотят, чтобы мы тут стояли.

Я был совсем маленьким, но увидел, как у отца потемнело лицо, он задохнулся, схватил меня и потащил в сторону. Я ничего не понимал, почему у моего папы, такого большого и сильного, с грудью, увешанной медалями и орденами, так испортилось настроение... Почему-то эта сцена засела в памяти и теперь, много лет спустя, всплыла в уставшем, болезненном сознании.

Сценка потускнела и рассыпалась на части, дворник с окладистой бородой, только что так явственно выпиравший в просвете между ветками, исчез, снова появился яркий свет, все стало неожиданно тусклым... Дул холодный ветер, школьники в серых потертых пиджаках под грохот барабанов маршировали на плацу. Я шел там, между ними, стараясь попасть в ногу, но все время сбивался, и начальник воинской части презрительно и недружелюбно смотрел на мою сутулую спину... Грязь, солдатские шинели, окопы. Мокрая липкая глина, облепляющая сапоги, люди вжались в нее. Вокруг с грохотом рвались снаряды... "Это уже не со мной", - с удивлением подумал я и снова увидел снежные, ледяные шапки, от которых несся холодный, свежий, пахнущий Арктикой ветер.

Картинка рассыпалась с внезапно налетевшим порывом ветра, и сосновые иголки образовали новый узор... Я глядел из окна маленькой квартирки в Иерусалиме, куда мы переехали во время войны. Над городом удивительно низко висели свинцовые тучи, через которые пробивались столбы света, как будто сошедшие с гравюр Дюрера, и казалось, что Бог вот-вот протянет с казавшегося совсем рядом неба свои руки.

Мы были совершенно нищими, и наш трехлетний малыш нашел в садике возле дома сломанный детский трехколесный велосипед с оторванными педалями и сломанным колесом. Он ужасно обрадовался, так как ему удалось сесть на сиденье и с жутким грохотом сдвинуть велосипед с места. Тут завыла сирена, и мы стремглав бросились домой одевать противогазы... Где-то вдалеке бухнуло. Когда мы вышли, велосипеда на улице не было.

"Где мой велосипед сломанный?" - хныкал малыш, и вдруг мы увидели его в кустах, в стороне от дороги... Со стороны лысых гор Иудейской пустыни на город неслось черное облако, и жуткая, неправдоподобная темнота покрывала белые дома с черепичными крышами...

Неожиданно тело мое, лежащее в постели, стало маленьким, я физически почувствовал, насколько оно ничтожно, и огромная, пенящаяся мутной черной жижей волна подняла меня вверх, выше и выше, на безумную, жуткую, ничем не передаваемую высоту и затем с хрустальным звоном обрушила меня вниз, и я увидел микроскопический металлический шарик, настолько крохотный, что я сам себе казался гигантом по сравнению с ним. И снова, жутких размеров океанская стена мягко унесла меня вверх, голова закружилась, и ослепительный яркий свет залил все вокруг.

В ветвях дерева что-то стало формироваться, какая-то игра теней, неожиданно тени исчезли, и передо мной стояла она. В длинном шуршащем платье, она, казалось, вышла из полумрака и иронично смотрела на меня.

- Ну что, как у тебя дела? - спросила она все тем же, чуть хрипловатым, слегка усталым голосом. Она села на стул и положила ногу на ногу, длинная юбка подчеркнула силуэт ноги. - Мы опять потеряли друг друга, правда? Так глупо, я даже не знаю твоего телефона. - Она внезапно погрустнела и на секунду замолчала, - Мне кажется, что иногда я чувствую, когда ты думаешь обо мне. Вдруг, неожиданно... Какие-то смутные тени возникают перед глазами, сердце начинает биться.

- Ты знаешь, похоже со мной иногда происходит то же самое... - Я попытался приподняться.

- Лежи, герой... - Она усмехнулась. - Я часто думаю о том, что ты мне успел рассказать. Странно все это... Никогда не думала, что ты сможешь превратиться в послушного, запуганного исполнителя бредовых приказов. Ты всегда был такой уверенный в себе. Что же с тобой стало, милый? - Она наклонилась надо мной и взглянула мне в глаза, я ощущал рядом ее дыхание и почувствовал, что меня снова подхватила мутная волна, незаметно набирающая силу и пытающаяся унести меня в высоту. - Ходишь в этих жутких рубашках, темных носках, - она хихикнула и прикрыла лицо ладонью. - Выслушиваешь бред этого вашего безумного начальника. Зачем тебе это?

- Черт его знает, - я почувствовал стыд и унижение. - Ты знаешь, мне иногда кажется, что все это происходит во сне, неестественно, искаженно. А потом будто просыпаешься... Прости меня. Понимаешь, так получилось... Но я никогда не делал ничего...

- Ты сам этого захотел, что значит получилось? - она пожала плечами. - Жизнь у каждого одна. А ты делаешь ошибку за ошибкой... - Глаза ее заполняли размытое, радужное, слегка колеблющееся пространство. - Я все время вспоминаю, как ты отвозил меня ночью в аэропорт... - Голос ее дрогнул, и она внимательно посмотрела на меня. - А ты хуже выглядишь. Тебе плохо? У тебя какая-то тоскливая усталость в глазах...

Она снова наклонилась надо мной, ближе, еще ближе, и поцеловала меня в губы. Я ощущал ее дыхание, прикосновение ее волос, легкое дуновение счастья, и почувствовал, что мутная жижа отступает. Казалось, что я плавно спускался вниз, пришло облегчение, невесомость, и вдруг она растворилась.

Я водил руками по воздуху, не веря потере и мечтая вернуть хотя бы на секунду этот хрипловатый голос и поцелуй, но огромная, черная, густая и вязкая, как нефть, волна снова подхватила меня вверх и понесла в пустоту, как скоростной лифт, от которого все обрывается внутри. Стало очень тихо, я замер на гребне волны и увидел, что ветви сосны остановили свое вечное движение и секундная стрелка часов замерла. От наступившей тишины звенело в ушах. Мне показалось, что я в космосе и огромные, ослепительно белые, горячие шары звезд, застыв, висят в черном безжизненном пространстве, связанные невидимыми напряженными нитями.

И снова пришло падение с жуткой тошнотой, и раздался удар грома. За окном шумел ливень, пахло сиренью, она была здесь, рядом, она целовала меня. Прикрыв глаза, мы медленно растворялись в мерцающем свете и перетекали в темноту, словно тени, отбрасываемые догорающей свечой.

- Не исчезай, - говорил я. - Я люблю тебя. Вот если бы время сейчас остановилось... Хотя это, конечно, просто сон, мы оба это понимаем. Это наше прошлое, а может быть будущее, я не знаю. Но мне так хорошо с тобой...

- Как странно... - Она смотрела мне в глаза. - Мне кажется, что все это когда-то уже было, знаешь? Ты наверняка знаешь, ты не можешь не знать...

Накатила еще одна волна, уже не такая высокая, как раньше, но я терял ее, казалось, ее уносило в эту темную пучину, пенящуюся страшными радужными пузырями. - Нет! - закричал я, - Нет! - я рванулся в сторону, пытаясь поймать ее за руку, снова все залил яркий ослепительный свет, меня встряхнуло, и глаза открылись.

Жуткая головная боль перекатывалась из одного полушария в другое. За окном качались под легким прохладным ветерком ветви сосен, освещенные вечерними лучами солнца. Я лежал на диване. Поблекшие краски комнаты постепенно густели, становились ярче, и я остро ощутил аромат зелени. Начали подступать звуки, на улице мягко шуршали машины, все громче доносились детские крики из расположенного под окном бассейна.

"Где же она? - с тоской подумал я, возвращая болезненное видение. - Вот и все..." - Захотелось плакать, и я уронил голову на подушку и потерял сознание.

На следующее утро я чувствовал себя абсолютно разбитым и бессильным, но бред больше не возвращался. Глаза слегка болели от яркого света, и я, забываясь, снова и снова вспоминал недавние события, пролетавщие перед глазами в ускоренном темпе, как будто кинопленку прокручивали с бешеной скоростью.

- Папа, - кричал сын, - ты выздоровел? Пойдем играть в футбол!

Прошел в бессмысленном беловатом свете еще один день, я встал с дивана, слегка покачиваясь, сел за руль и приехал на работу. Чуть мерцающий свет люминесцентных ламп слегка резал глаза, мой стол с горой бумаг казался чужим. Я взял в руки стоящий в глубине на полке томик стихов, совершивший вместе со мной многочисленные перемещения в пространстве. Одна из страниц была надорвана, и она когда-то аккуратно заклеила ее прозрачной липкой лентой. Я открыл книгу на этой странице и долго смотрел на нее. В груди возникала тупая, далекая боль. Казалось, в этих листах бумаги еще хранится тепло рук, прикосновения, дыхание, шелест, настольная лампа...

- Вот хорошо что ты здесь! Ну что, выздоровел? - Ефим как всегда подкрался бесшумно. - Лучше себя чувствуешь? А ты мне нужен, у меня в кабинете ребята сидят. Я целую бригаду выписал из Петербурга, сильная команда! Иди, посмотри на них, я так и сказал, ты, молодой парень, всей Академией наук руководил.

- Ефим, что вы говорите? - возмутился я.

- Листен, Листен, а на самом деле так все и было! - Ефим пристально посмотрел на меня, покачивая головой. - Ребята про тебя, как про Бога слушали, вот увидишь, как они будут сейчас на тебя смотреть!

Я понял, что искать здравый смысл, спорить, доказывать что-либо было совершенно безнадежно. В кабинете Ефима сидели пять человек, трое мальчиков в костюмах, со сбитыми набок галстуками, с чистыми, открытыми лицами и двое ребят постарше, один из которых мне сразу не понравился из-за бегающих, затаившихся глаз.

"Этот будет вместо Бориса или Леонида," - с тоской понял я.

- Вот, знакомьтесь, наш ведущий специалист, - Ефим гордо указал на меня.

- Здравствуйте, - они испуганно посмотрели на меня.

"Какие открытые, хорошие лица у этих четверых, - подумал я, - В глазах у них мысль, красота, свобода... А, может быть, я не прав, и у пятого тоже все в порядке? Кто знает... Эх, мальчики, мальчики... Неужели и вас перемелет эта мясорубка, и вылезете вы из нее испуганные, обгаженные, с вывернутыми наизнанку душами и с больной совестью?"

- Ребята толковые, - Ефим обращался ко мне, - с ними горы можно свернуть! Я проверил, они уровень наберут и Леонида с Андреем и Борисом заткнут за пояс. Это я тебе точно говорю! Этих давно пора менять, засиделись, воображают о себе черт его знает что! Что они такого сделали удивительного? Борис вообще ходит как сумасшедший, его Эдик совершенно с ума свел. Как ядовитое насекомое, укусил, пустил свой яд в него и все! Ты посмотри, у него вид такой сумасшедший, забитый, испуганный. Андрей сидит надутый, бездельничает, воображает о себе черт знает что. А Леонид вообще охренел! Он намекал, что хорошо бы зарплату поднять! - Ефим передернулся. - С тобой вот все ясно, я тебя поэтому пока и не трогаю. Ты вот хочешь наукой заниматься, бессеребренник, ну и хрен с тобой! А они работать уже в полную силу перестали, поощрений ждут. Ни хрена они не получат, ни цента! Пусть уходят в другие компании, они ребята сильные, будут в два раза больше получать. А вот эти, - Ефим махнул рукой в сторону своего кабинета, - будут день и ночь пахать, свежие пополнения! И счастливы будут своей зарплате, по крайней мере года два или три... Нет, нет, пора вливать свежую кровь...

Я огляделся. Новая команда с некоторым испугом прислушивалась к Борису, что-то объяснявшему им по-английски с поджатыми губами. Глазки парня постарше бегали...

История повторялась в своей застывшей неизбежности. По слухам, Леонид, Борис и Андрей появились в компании Пусика лет пять-шесть назад точно таким же образом. Вначале смущенные и растерянные, они быстро обжились в непривычных условиях и, как птенцы кукушки, подсаженные в чужое гнездо, с успехом выжили своих предшественников, которые без малейших сантиментов были выброшены на улицу. По-видимому, сейчас я присутствовал при начале новой фазы в истории компании Пусика.

Мне снова стало хуже, и я поехал домой. В квартире было пусто. Я лег на диван и включил телевизор. Экран засветился. Где-то в Европе шла небольшая война. Из маленькой, обшарпанной машины вылезала пожилая женщина в вытертом длинном пальто и испуганно бежала к колонке набрать в ведро воды. Неожиданно раздавался выстрел, она падала на асфальт, и вокруг ее головы растекалась лужица крови. Из машины выскакивал обезумевший от горя старик и, не обращая внимания на стрельбу, кидался к ней, еще не веря в происшедшее. Эту сцену прокручивали несколько раз, в замедленном темпе.

Я переключил канал. Русские самолеты летели низко над разрушенным городом, покрывая его ковром бомб и взрывов. Горели дома, люди разбегались врассыпную. Женщина, с широким деревенским лицом, в сером пуховом платке, случайно попавшая в кадр, бежала по улице, причитала по-русски и плакала от ужаса.

Армейский грузовик подвозил к объективу камеры трупы убитых детей, и мрачный небритый мужчина стаскивал их за ноги и укладывал один к одному на землю. Стройный высокий джигит с орлиным взглядом и черной бородой смотрел на смерть и разрушения и клялся отомстить за кровь детей, глаза его горели черной яростью, и рука тянулась к несуществующему кинжалу.

"Под зеленым знаменем Пророка,"- неожиданно вспомнил я прочитанных в детстве классиков, и боль поднялась в груди.

Я снова переключил канал. На Красной площади проходил парад Победы.

"Отец должен быть где-то там, - вспомнил о своем недавнем звонке к родителям в Москву. - Мама сказала, что ему даже выдали по этому случаю серый шерстяной костюм и туфли."

Маленькая кучка выживших стариков с орденами на груди шла, пытаясь отбивать шаг, и я вдруг мельком увидел отца. Он был немного выше окружающих и отбивал шаг, высоко держа седую голову и смотря перед собой. На трибуне стояли президенты России и Америки.

Кровавый век медленно подползал к концу.